Лекция 11. "Внешние" источники по истории изучаемой страны в XVI-XVIII вв.

 

Лекция 11

 «Внешние» источники по истории изучаемой страны в XVI-XVIII вв.

План

1.     Значение «внешних» источников для выработки правильных представлений об экономике, исторической географии, общественной жизни Ближнего Востока в османский период.

2.     Османские источники. Преимущественный интерес стамбульских хроник к общеимперской истории, побочный характер арабских сюжетов.

3.     Западные источники. Дипломатические документы: переписка консулов и посольские отчеты.

4.     Русские источники. Паломнические «Хождения» в Святую землю, в т.ч. связанные с выполнением политических поручений.

5.     Архивные материалы XVI-XVII вв. (РГАДА: Посольский приказ, Приказ Тайных дел): переписка с ближневосточными православными церквями, сбор сведений о политической ситуации в Османской империи.

I

Говоря о Ближнем Востоке, следует уточнить, что включает в себя этот регион. Ученые – востоковеды, географы, экономисты или историки – имеют на этот счет свое мнение, мотивированное собственными научными системами – будь то география, экономика или история. Современные СМИ, чей информационный продукт рассчитан на обывателя, намеренно упрощают понятие, включая в Ближневосточный регион даже те страны, которые к нему не относятся. Путаницу вносят также работы зарубежных авторов (преимущественно англоязычных), которые часто используют термин «Middle East», который в России иногда попросту переводят как «Средний Восток».

Причина такой неразберихи в понятиях заключается не столько в различных научных или околонаучных подходах, но и в самом термине «Ближний Восток», носящем явно ненаучный характер. Возникает вопрос – по отношению к чему этот регион является «востоком» и к чему он «ближний»? Очевидно, что термин возник в рамках западноевропейской науки и являлся географическим упрощением представлений европейцев о странах, лежащих к востоку и к югу от Европы. Понятие «Ближний Восток» стало устойчивым в западной гуманитарной науке и широко используется в мировой научной и популярной литературе. Констатируя его «неправильность», стоит отметить, что вряд ли стоит вести борьбу против этого европоцентричного понятия ради восстановления терминологической справедливости (борьба эта возможна со стороны адептов «политкорректности» или «самостийности») – это только усугубит путаницу в терминах (чем и так страдают многие отрасли современной гуманитарной науки).

Гуманитарная наука позволяет широко трактовать понятие «Ближний Восток», используя как географию, так и культурологию, экономику, историю, филологию и другие науки.

Кроме Ближнего Востока, выделяют Средний Восток, к которому относят Иран, Афганистан и даже Пакистан. «Средним» он является по причине срединного положения между Ближним и Дальним Востоком. Опять критерием «близости-дальности» является удаленность от Европы.

Культурологический и цивилизационный подходы говорят о единстве цивилизации и схожести культур народов, населяющих Ближний Восток. Но и эти походы не дают ответа на поставленные вопросы. Например, понятие «мусульманский мир», основанное на культурно-религиозном принципе и включающее в себя территории Ближнего Востока, выходит далеко за рамки региона. Предложенный культурологом А. Тойнби вариант «арабо-мусульманской» цивилизации, наоборот, сужает рамки, являясь национально-религиозным обобщением – как же быть с христианами и иудеями, с курдами и турками?

Вопрос о понятии «Ближний Восток» следует рассматривать также в контексте научных традиций, сложившихся в советском и российском востоковедении и политической науке. Так, в советской литературе к странам «Ближнего Востока», как правило, относят арабские страны Азии и Кипр. Турция, Иран и Афганистан представляют «Средний Восток». Но и в советской научной литературе нет единого подхода – Большая Советская Энциклопедия (1969–1978) относит к «Ближнему Востоку» такие страны, как Турция и Судан.

Если говорить о западных источниках, то они, как правило, оперируют понятием «Middle East» в широком смысле. «Near East» использовался до Первой мировой войны для обозначения территории, занимаемой Грецией, Болгарией, Турцией, Левантом и Египтом, в то время как «Middle East» включал в себя Аравию, Месопотамию, территории, омываемые Персидским заливом, и Афганистан.

Кроме того, «Near East» сегодня употребляется в географической и археологической науках для обозначения территорий Анатолии, Леванта и Месопотамии.

II

Османская история - "падчерица" мировой историографии по ряду существенных причин. На вершине своего могущества в ХVI в. Османская империя в 10 раз превосходила Францию по территории и в 2 раза по населению, представлявшему собой этнорелигиозный конгломерат, скрепленный военно-административной системой. В настоящее время на этой территории существуют более двух десятков самостоятельных государств, народы которых сохранили не самые теплые воспоминания об османском периоде своего прошлого. Османская история исследуется в этих странах преимущественно локализованно применительно к судьбе собственной территории и населения, в собственном национально-государственном аспекте. В результате османская история оказалась "растащенной" по множеству национально-государственных "квартир" и, следовательно, раздробленной. Это не могло не сказаться на глубине, полноте, всесторонности и объективности результатов исследований по османской проблематике.

В сложившейся в исторической науке ситуации функции естественного "хранителя" османского исторического наследия неизбежно должна была взять на себя собственно турецкая историография. Однако здесь тоже существует ряд проблем, затрудняющих объективное освещение османского прошлого, принадлежащего не только туркам, но и множеству других народов. Самостоятельной научной проблемой является даже история складывания турецкой народности не накануне, а параллельно длительному процессу создания Османской империи (термин "турок" сначала утвердился в сознании нетурецких народов для обозначения завоевателей и лишь позднее был воспринят самими турками, причем турки-горожане этим термином сначала обозначали "простолюдинов"), религиозно-мусульманская идентификация опережала этническую идентификацию турок. Всесторонне искажено и приукрашено происхождение династии Османов (насчитывают 52 предка от Османа до Ноя; считают Османа одним из 24 внуков Огуза, положивших начало 24 туркменским племенам; придворные льстецы нашли у Османа арабские корни; Мехмет II украсил свою родословную происхождением от византийского принца и сельджукской княжны).

В истории Османской империи турецкие историки ищут доказательства "значительного вклада" турок в развитие мировой цивилизации и объяснения ее последующего упадка в результате "деградации духовного начала" и идейных основ турецкого общества. Арсенал турецкой историографии попрежнему состоит из понятий "возвышение", "остановка", "упадок", связанных преимущественно с военно-политической историей. Только в послевоенный период они стали уделять внимание хозяйственно-экономической стороне османской истории. Стремление Турции играть роль региональной сверхдержавы на гребне экономического роста последних десятилетий, тюркского этнодемографического взрыва и появления тюркских государств СНГ не могло не способствовать усилению внимания к "славному" османскому прошлому "всех" тюркских народов.

III

До XVII в. история Востока не вызывала особого интереса за рубежом. Однако, уже в «Политике» Аристотеля среди прочих форм государственной власти была особо вычленена тирания, определенная как «деспотическая монархия». И хотя это был в основном абстрактный анализ форм власти, а тирания как таковая была хорошо известна и самим грекам, идея о деспотии отчетливо ассоциировалась прежде всего с Востоком, в частности с персидской династией Ахеменидов. Изданные в XIII в. в средневековой Европе сочинения Аристотеля способствовали распространению понятия «деспотия». Уже в XIV в. в европейской мысли была сформулирована концепция «азиатского деспотизма», которая тесно связывалась с отсутствием частной собственности и правовых гарантий личности, а по меньшей мере с XVI в. символом такого рода структуры стала вчитаться Османская империя с характерными для нее абсолютной властью султана и произволом администрации.

Начиная с XVII в. в Европе резко возрос интерес к странам Востока. В многочисленных книгах, принадлежавших перу миссионеров, путешественников, торговцев, а затем и специалистов-востоковедов, все чаще обращалось внимание на специфику социальной, экономической и политической структуры этих чуждых привычному европейскому стандарту стран. Если не говорить о различиях религиозно-культурного порядка, которые бросались в глаза каждому при самом беглом взгляде Восток, то в книгах, о которых идет речь, делался акцент прежде всего на силу и эффективность центральной власти, абсолютное преобладание государственной собственности при второстепенной роли частной, на раболепие низших перед высшими, а также на общую застойность и косность, близкий к неподвижности ритм жизни, столь разительно несхожий с динамизмом раннекапиталистической Европы.

Среди этих работ были и весьма серьезные, как, например, исследование о государстве Великих Моголов, написанное Ф. Бернье, на протяжении многих лет бывшим придворным врачом падишаха Аурангзеба. Написанная на основе личных впечатлений, эта книга давала достаточно хорошее представление о характере индийского общества, причем автор обратил особое внимание на преобладание государственной и отсутствие частной собственности в Индии времен Великих Моголов.

По мере накопления материала картина восточных обществ становилась более сложной: наряду с застойностью вырисовывалась стабильность, с косностью - строгий моральный стандарт, с произволом - ограничивавшие его социальные, прежде всего общинные институты. Анализ всех этих сведений привел к тому, что уже в XVIII в. мнения о Востоке стали весьма разноречивы: одни подвергали восточные порядки резкой критике (Ш. Л. Монтескье, Д. Дефо), тогда как другие склонны были их воспевать (Вольтер, Ф. Кенэ).

IV

Усилению российских интересов на Ближнем Востоке, прежде всего в Палестине, благоприятствовала победа Российской армии в Русско-турецкой войне 1828-1829 гг. Следствием уступок, на которые пошла Османская империя, стало открытие многочисленных религиозных и дипломатических миссий. Уже тогда постоянным приоритетом российской внешней политики в этом регионе становится сохранение мира и спокойствия. Об этом свидетельствует, в частности, инструкция вице-канцлера К. В. Нессельроде российскому посланнику в Константинополе А. П. Бутеневу от 1 декабря 1830 г., в которой говорится, что неопределенность, сопутствующая событиям, «ареной которых стал Запад, заставляет с удвоенной силой желать глубокого умиротворения на Востоке», что Россия не может «без глубокого сожаления» наблюдать за серьезными раздорами, возникшими между странами, граничащими с ней в Азии. Эта инструкция завершается ссылкой на волю императора «сохранять на Востоке прочный мир, в Европе заботиться о спокойствии народов и скрупулезном соблюдении трактатов, его гарантирующих, - таков принцип, неизменно направляющий политику августейшего государя».

Этот принцип унаследовала и внешняя политика Советского Союза: его приоритетной задачей было поддержание мира и стабильности в наиболее конфликтогенном регионе мира, который непосредственно примыкал к его границам и служил источником повышенной опасности.

Потенциальная угроза возникновения внутренних конфликтов продолжает существовать почти во всех странах региона ввиду многоэтнической и многоконфессиональной структуры его населения, а также в силу того, что границы многих государств стали результатом соглашений между колониальными державами или же были установлены в одностороннем порядке тем государством, которое на тот момент было сильнее в военном отношении. Территориальные споры между государствами региона, а также внутриполитические конфликты на эт- ноконфессиональной почве, выливающиеся временами в вооруженное противостояние, — характерное явление для этой части мира. Поэтому дипломатии новой России (после распада Советского Союза) приходилось действовать в чрезвычайно сложных условиях. Это было одной из причин того, что тенденция к оживлению отношений, в том числе экономических, России со странами этого региона наметилась только к концу 1990-х годов.

Общественный и научный интерес к Северной Африке пробудился в России значительно позднее, чем к Ближнему Востоку, хотя политическая заинтересованность в Североафриканском регионе впервые проявилась еще при Петре I. Руководствуясь военными и торговыми соображениями, он стремился расширить сферу влияния империи на южные районы Черноморского побережья, за которыми лежали просторы Средиземноморья и далекой Атлантики. Однако препятствием на пути осуществления планов Петра I было господство Османской империи на южных рубежах России, поэтому все попытки создать хотя бы плацдарм на какой-либо части Черноморского побережья успеха не имели. Долгие годы отношения России с Магрибом серьезно отставали от развития связей с ближневосточными странами и поддерживались только через доверенных лиц в странах Западной Европы (поскольку сообщение по Средиземному морю не представлялось возможным ввиду традиционного российско-турецкого соперничества, а отдаленность территорий не позволяла государству вести здесь активную внешнюю политику).

Прошла целая историческая полоса в становлении Российского государства и стран Северной Африки, прежде чем были налажены дипломатические отношения, а межгосударственные связи приобрели устойчивый характер. Заметный импульс их развитию был дан во времена царствования Екатерины II, когда установились консульские отношения с Марокко и обе стороны выразили желание развивать дружеские и торговые связи, обеспеченные взаимным режимом наибольшего благоприятствования.

V

В Российском государственном архиве древних актов (РГАДА) в четырех фондах среди документов, связанных с арабскими странами в период османского владычества и самими османами хранятся документы, связанные с именем Дмитрия Кантемира – господаря Молдавии, впоследствии бежавшего от османского преследования в петровскую Россию. Среди этих архивных фондов имеются следующие:

– Фонд 68, «Сношения России с Молдавией и Валахией», сложился в Московском архиве Коллегии иностранных дел при описании документов Посольского приказа, начатом под управлением Г.Ф. Миллера. Здесь имеются в копиях и списках Манифест Дмитрия Кантемира о переходе под покровительство России, жалованные грамоты царя Петра на имения молдавским боярам, выехавшим вместе с господарем в Россию, переписка канцлера графа Г.И. Головкина с князем Д. Кантемиром (1712–1719 гг.).

– Фонд 9, «Кабинет Петра I», был сформирован из документов личной канцелярии царя, в которой велось делопроизводство по широкому кругу вопросов внутренней и внешней политики, решавшихся при его непосредственном участии. Здесь хранятся письма Кантемира Петру I, одно из которых уже цитировалось выше.

– Фонд 1374, «Кантемиры», сложился из хозяйственных, служебных и личных документов разных представителей семьи князей Кантемиров. Основную часть составляют документы по владению имениями и винокуренными заводами в конце XVII-XVIII вв. Здесь хранятся (в основном в копиях) прошения, письма, приговоры и указы о принятии Д. Кантемира в русское подданство и пожаловании ему имений.

– Фонд 181, «Рукописный отдел библиотеки МГАМИД», представляет собой собрание рукописей и книг, складывавшееся с 1670-х годов, начиная с архива и библиотеки опального боярина А.С. Матвеева. Впоследствии оно пополнялось конфискованными рукописями князей Долгоруких, А.П. Волынского, П.И. Мусина-Пушкина, А.И. Остермана и др. Позднее в этот архив поступали покупки и дары правительственных учреждений и управляющих архивом. Именно в этом фонде хранится несколько рукописей трудов князя Дмитрия, достойных особого внимания.