Лекция №7.

 

Лекция №7. Литература периода феодальной  раздробленности.

 

         1. «Моление» Даниила Заточника.

         2. Галицко-Волынская летопись.

 

1.    «Моление» Даниила Заточника.

          Даниил Заточник (кон. XII – нач. XIII вв.) – одна из самых загадочных фигур в древнерусской литературе и религиозно-философской мысли. Кроме подписи под посланием князю, известном под двумя названиями «Слово Даниила Заточника» и «Моление Даниила Заточника», об авторе ничего не известно – ни точного времени жизни, ни времени написания послания, ни даже того, какому князю оно адресовано.

          Вокруг послания Даниила Заточника уже долгие годы в науке продолжаются дискуссии. Оно известно в пяти редакциях, опубликованных Н.Н. Зарубиным, наиболее известные из которых «Слово» и «Моление». Едва ли не все вопросы возникновения этого документа до сих пор не решены окончательно. Неясно, историческая ли личность Даниил Заточник, или же литературный образ (иногда вообще отрицается существование реального Даниила, который считается чисто литературным персонажем), невыяснено и время создания памятника (называют и XII, и XIII века). Спорным является вопрос и взаимоотношения между собой «Слова» и «Моления». Последняя точка зрения на этот вопрос высказана Л.В. Соколовой, которая считает «Моление» литературным откликом на «Слово». Однако и само «Слово», дошедшее до нас в более поздних списках, значительно дополнено и расширено позднейшими вставками.   И это притом, что послание Даниила Заточника –  одно из самых ярких произведений древнерусской литературы домонгольского периода, в котором столь сильно и однозначно выражено авторское, личностное начало. Ведь главный герой этого сочинения, центр притяжения всего внимания – сам автор, с обостренной чувствительностью буквально кричащий о своем «я», и повествующий некоему князю о своей горестной судьбе. И в этом смысле, сочинение Даниила Заточника –  исключительное явление в древнерусской духовной мысли.

          Даниил, видимо, неслучайно назвал себя «Заточником». Мы не знаем, был ли «заточен» он в прямом смысле этого слова, но его страстное послание свидетельствует, что  он был «заточен» обстоятельствами жизни.       

          Высокообразованный, литературно одаренный, ироничный человек, каковым представляется Даниил, оказался лишним человеком в своем времени. Его интеллект, его образование, его литературный талант оказываются никому не нужными. Даниил «выпадает» из обычной жизни, остается невостребованным и, следовательно, несчастным. Ведь он настолько одинок, что даже друзья и родственники «отвергли» его от себя, а те, кто не гнушаются его,  –  на самом деле, в сердце своем, осмеивают страдальца Даниила: «Друзи же мои и ближнии мои и тии отвъргошася мене… Очима бо плачются со мною, а сердцемъ смеють ми ся».  

           Интересно, что в «Слове» опять, как и ряде других памятников древнерусской мысли центральным образом становится символ сердца – именно сердце Даниила страдает от одиночества. Но, в данном случае символ страдающего сердца дополняется еще символом страдающего ума: «Имею бо сердце – аки лице безъ очию, и бысть умъ мой –  аки нощный вранъ на нырищи». При этом сам образ бодрствующего филина заимствован из Псалтири (Пс. 101, 7–8). Как заметила Л.В. Соколова, вполне возможно, что в данном случае Даниил стремится объяснить свои страдания тем, что руководствовался в поступках не сердцем, а разумом.  

          Такое объяснение вполне возможно, ибо сам Даниил не только не разделяет два символа, но даже стремится объединить их в один, своего рода, «смешанный символ»  –  «сердце бо смысленаго», т.е. «сердце разумного», утверждая: «Сердце бо смысленаго укрепляется въ телеси его красотою и мудростию». Следовательно, при всем уповании на сердце, Даниил Заточник вполне осознанно подчеркивает и значение разума в жизни каждого человека, и ниже всячески подчеркивает собственную «мудрость» и «разумность».     

          Впрочем, именно это и становится источником всех его бед. Для самого Даниила –  это настоящая личностная трагедия, из которой он видит только один выход –  наняться на княжескую службу. Поэтому его послание внутренне противоречиво – вынужденный самоуничижительно «молить» князя о предоставлении ему службы (недаром же одна из редакций его послания носит название «Моление»), он, одновременно, красочно расписывает собственные достоинства. С одной стороны, Даниил не щадит ни сил, ни красок, похваляясь своим умом и многочисленными дарованиями – он и «разумом обиленъ», и мысль его парит «аки орелъ по воздуху», и красноречив так, что с уст его слова капают «слажше мёду». А с другой стороны, –  он и нищий, и одинокий, и «всем обидимъ есмь». И все эти стилистические и смысловые ухищрения нужны Даниилу лишь для того, чтобы князь избавил его от нищеты.

          «Княже мой, господине! Избави мя от нищеты сея, яко серну от тенета, аки птенца от кляпци, яко утя от ногти носимаго ястреба, яко овца от уст лвовъ»,  –  восклицает он. Но вот, что важно. В своем самоуничижении Даниил не опускается до самоуничтожения, до признания своего полного ничтожества.

          Нет, жалуясь на жизненные обстоятельства, он с небывалой ранее в древнерусской литературе силой, отстаивает право образованного человека на достойное существование. Да, он нищий, но – это нищий мудрец, а даже нищий мудрец стоит достойного к себе отношения, ибо обладает несомненным богатством, мудростью: «Нишь бо мудр –  аки злато в кални судни». И здесь, чтобы совсем не впасть лишь в слезливое попрошайничество, и, одновременно, стремясь защитить собственное достоинство, Даниил Заточник призывает на помощь иронию. Сколь выразительны его метафоры и сравнения, сколь свободно обращается он и с библейскими аллегориями, и с народными поговорками, вплетая их в свое повествование! А в итоге, даже самые уничижительные характеристики, которыми Даниил награждает себя, превращаются в образчики прекрасного литературного стиля, лишний раз подчеркивающие его таланты.

           И это снова совершенно осознанный прием – Даниил, прекрасно понимающий нравы тогдашнего высшего общества, хочет вызвать у князя к себе уважение, а не одну только жалость. Ибо убог и нищ он в силу несправедливости судьбы, а не из-за собственного убожества. Так и кажется, что Даниил Заточник восклицает: «Дайте мне возможность проявить себя, и я займу самое достойное место в обществе! А все мои «плачи» и «моления» – от безысходности!»

          Явление в Древней Руси послания Даниила Заточника –  это свидетельство того, что в древнерусском обществе на рубеже XII–XIII веков появился новый социальный слой, состоящий из образованных, но невостребованных людей. Эти люди уже стремились опираться на свой разум, и строить свою жизнь в зависимости от собственных интеллектуальных способностей.

          Для нас же важно, что впервые в истории русской религиозно-философской мысли идея свободного разума в произведениях Даниила Заточника зазвучала столь ярко и определенно. Более того, образ Даниила Заточника оказался близок и тем тысячам русских людей, которые, может быть, и не были одарены талантами, но, в результате социального расслоения древнерусского общества, оказались «выброшенными» из привычного для них мира.

          Это те самые «русские скитальцы», о которых столь пронзительно писал через семьсот лет Ф.М. Достоевский. И личность Даниила Заточника крепко врезалась в народную память, а его послание было воспринято в народе как свое кровное произведение. На протяжение столетий оно неоднократно переписывалось, дополняясь при этом, новыми сюжетами, ибо каждый переписчик стремился поделиться и собственными горестями. А послание Даниила Заточника предоставляло для этого самую благодатную почву.   Поэтому, в конечном итоге, не так важно – жил ли на самом деле некий Даниил Заточник, и был ли он автором «Слова» или «Моления». В любом случае, послание, подписанное именем Даниила Заточника,– это определенная веха в развитие отечественной религиозно-философской мысли, отмечающая появление идеи отдельной человеческой личности, живущей плодами своего разума, как в духовной мысли, так и в общественной жизни Древней Руси.

          2.Галицко-Волынская летопись.

          Наиболее тесно связанной с традициями литературы Киевской Руси является Галицко Волынская летопись, входящая в состав Ипатьевской летописи и следующая там непосредственно за Киевской летописью. Галицко Волынская летопись делится на две части: первая (до 1260 г.) посвящена описанию жизни и деяний Даниила Галицкого и истории Галицкого княжества, вторая повествует о судьбах Владимиро Волынского княжества и его князей (брата Даниила Василька Романовича и сына Василька Владимира), охватывая период с 1261 по 1290 г.

          Как первая, так и вторая части Галицко Волынской летописи представляют собой самостоятельные тексты, отличающиеся друг от друга идейной направленностью и стилем.
          Первую часть Галицко Волынской летописи принято называть «Летописцем Даниила Галицкого». В центре внимания автора Летописца галицкий князь Даниил Романович, к которому он относится с большой любовью и уважением. Автор Летописца не скупится на похвалы своему герою. Заканчивается же Летописец кратким сообщением о смерти князя и очень сдержанной похвалой ему. Такое несоответствие окончания произведения остальному повествованию в нем о Данииле Галицком дает основание исследователю этого памятника Л. В. Черепнину утверждать, что «Летописец Даниила Галицкого был составлен еще при жизни этого князя и что краткие сообщения о его последних годах и смерти принадлежат не галицкому, а владимиро волынскому летописанию». Л. В. Черепнин приходит к выводу, что «Летописец Даниила Галицкого» как единое цельное произведение был составлен при епископской кафедре в гор. Холме в 1256–1257 гг.

         Основная идея этой летописи, посвященной галицкому князю Даниилу, – борьба князя с мятежным боярством, обличение боярской крамолы. Вторая центральная тема «Летописца Даниила Галицкого» – тема славы русского оружия и Русской земли.
Волынская летопись, как считает И. П. Еремин, «от начала до конца – труд одного и того же автора… Об одной руке свидетельствуют как содержание летописи, так и весь ее литературный строй».

          Волынская летопись, скорее всего, была составлена в 90 х гг. XIII в., на первый план здесь выступают интересы Волынского княжества. Волынская летопись носит ярче выраженный местный характер, чем «Летописец Даниила Галицкого». По своему стилю она более близка к традициям киевского летописания XII в. и отличается большей простотой стиля, чем «Летописец Даниила Галицкого».
         Исследователь Л. В. Черепнин, анализируя состав «Летописца Даниила Галицкого», выделил ряд источников, легших в его основу. Среди этих источников были: галицкая повесть о судьбе малолетних Даниила и Василька Романовичей, «Сказание о битве на Калке», написанное участником битвы, повесть о борьбе Даниила с феодальным боярством, «Сказание о Батыевом побоище», рассказ о поездке Даниила в Орду на поклон к Батыю, цикл воинских повестей о борьбе с ятвягами, местные летописи, официальные документы, памятники переводной литературы. В «Летописце» все эти источники составили цельное единое повествование, объединенное как основными идеями произведения, так и стилистическим единством.
          Автор «Летописца Даниила Галицкого» значительную часть своего повествования отводит перипетиям борьбы Даниила с галицким боярством, с польскими и венгерскими феодалами за Галицкий княжеский стол. Приступая к рассказу об этих событиях, он дает им такую характеристику: «Начнемь же сказати бещисленыя рати, и великыя труды, и частыя войны, и многия крамолы, и частая востания, и многия мятежи».  Но его интересуют и заботят не только события, связанные с историей Галицкого княжества, он думает и печалуется о судьбах всей Русской земли.

          Поэтому среди его рассказов мы встречаем подробное описание битвы на Калке, нашествия Батыя в 1237–1240 гг. Рассказывая о Калкской битве, автор летописи уделяет много внимания геройству и отваге Даниила, но он отдает должное и другим участникам сражения и с горечью восклицает о беде, постигшей всех русских князей.

          Особо остро боль и обида за порабощенную Русскую землю звучат в рассказе о хождении Даниила на поклон к Батыю в Орду. Тот контраст, с каким предстает здесь перед читателем Даниил по сравнению с эпизодами, в которых он выступает мужественным и отважным воином, придает этому рассказу особую силу и значимость.

          По дороге в Орду Даниил посещает Выдубицкий монастырь и просит братию помолиться о нем. Во время своего долгого пути в Орду он воочию видит беды и притеснения, которые терпят русские люди от ордынцев. От этого он «нача болми [еще больше] скорбети душею» .

          Когда Даниил предстал перед Батыем, то Батый, сказав: «Данило, чему еси давно не пришел? А ныне оже еси пришел, а то добро же», – спрашивает князя, пьет ли он «черное молоко, наше питье, кобылии кумуз [кумыс]»? Даниил отвечает: «Доселе есмь не пил, ныне же ты велишь – пью». Позже Даниилу, в виде особой чести, поднесли «чюм» (ковш) вина. Сказав об этом, летописец восклицает: «О злее зла честь татарьская» и так развивает эту горестную мысль: «Данилови Романовичю князю бывшу велику, обладавшу Рускою землею, Кыевом и Володимером и Галичемь со братомь си и инеми странами, ныне седить на колену и холопом называеться, и дани хотять, живота не чаеть, и грозы приходять. О злая честь татарьская! Его же отець бе цесарь в Рускои земли, иже покори Половецькую землю и воева на иные страны все. Сын того не прия чести, то иныи кто можеть прияти? Злобе бо их и льсти несть конца». Сообщая о возвращении Даниила из Орды, рассказчик дает выразительное описание чувств, охвативших сыновей Даниила и его брата: «И бысть плачь о биде его и болшая же бе радость о здравьи его».
          «Летописец Даниила Галицкого» отличается особой красочностью описания битв, своеобразным рыцарским колоритом. Любовь автора к воинской тематике, к батальным сценам проявляется в той тщательности, с какой он описывает воинское убранство, доспехи, оружие, в том, как он изображает общий вид войск, их движение. Вот, например, одна из таких зарисовок: «И воемь же всим съседшим и воружьшимъся пешьцем исо стана. Щити же их яко заря бе, шеломи же их яко солнцю восходящу, копиемь же их дрьжащим в руках яко тръсти мнози, стрелчемь же обапол идущим и держащим в руках рожанци свои и наложившим на не стрелы своя противу ратным. Данилови же на коне седящу и вое рядящу».

          С беспредельной любовью описывает автор лошадей, конское убранство. Конь – верный помощник князя в его воинских подвигах. Так писать мог только человек, сам тесно связанный с военным делом.
Эти особенности «Летописца Даниила Галицкого» заставляют видеть в авторе этого произведения дружинника из ближайшего окружения князя. Это был человек высокой книжной культуры, знакомый с произведениями переводной литературы, любящий блеснуть своим литературным искусством. Отсюда обилие в тексте сложных грамматических форм, стилистических украшений, развернутых сравнений, риторических восклицаний. Вместе с тем автор «Летописца Даниила Галицкого» широко употребляет краткие афористические изречения, звучащие как поговорки: «Да луче есть на своей земле костью лечи, нежли на чюжей славну быти». «Един камень много горньцев избиваеть», «Война без падших мертвых не бываеть».
          Для «Летописца Даниила Галицкого» характерно также использование в нем сюжетов и образов легендарных устных преданий, в том числе преданий половецкого эпоса. К числу последних относится знаменитый рассказ этой летописи о половецком хане Отроке, бежавшем «во Обезы, за Железная врата», которого, после смерти Владимира Мономаха, посланец хана Сырчана «гудец» (музыкант, играющий на струнном инструменте – гудке) Орь смог уговорить вернуться на родину, дав понюхать ему траву родных полей «емшан» (в других списках – «евшан») – полынь. Ни уговоры Оря, ни половецкие песни не могли повлиять на решение Отрока не возвращаться больше в родные степи. Однако, когда Орь дал Отроку пучок полыни, тот, вдохнув в себя запах родных степей, заплакал и сказал: «Да луче есть на своей земле костью лечи, нежли на чюжей славну быти» (этот сюжет был использован в известном стихотворении А. Майкова «Емшан»).
          «Летописец Даниила Галицкого» воспринял и продолжил традиции предшествовавшего ему южнорусского летописания, но эта летопись отличалась целым рядом оригинальных, присущих только ей черт. Д. С. Лихачев относит «Летописец Даниила Галицкого» к особому жанру древнерусских литературных произведений – к княжеским жизнеописаниям.
         В отличие от других летописей в «Летописце Даниила Галицкого» не было характерной для летописей погодной сетки: это цельное историческое повествование. В дошедшем до нас тексте Летописца погодная сетка есть, но, как впервые установил М. С. Грушевский, даты (произвольные и, как правило, ошибочные) были проставлены позже, скорее всего, составителем Ипатьевского списка Ипатьевской летописи.
          В Волынской летописи наибольшее внимание уделяется волынскому князю Владимиру Васильковичу. В литературном отношении особо примечательно описание последних дней жизни и смерти Владимира Васильковича. Описание это производит на читателя сильное впечатление и своими фактическими подробностями, и удачно найденными литературно повествовательными деталями.

          Вот один из таких эпизодов. Между Владимиром Васильковичем и его братом Мстиславом существует договор, по которому владения Владимира Васильковича после его смерти (у него не было детей) должны перейти Мстиславу. Но на эти владения есть и другие претенденты. Один из них, сын двоюродного брата Владимира Васильковича, князь Юрий Львович, просит уступить ему Берестье (современный Брест). Отказав послу Юрия Львовича в этой просьбе, Владимир решает предупредить Мстислава о притязаниях Юрия Львовича. Он отправляет к нему своего верного слугу Ратьшу. Немощный и больной, лежа на своем смертном одре, Владимир Василькович, «взем соломы в руку от постеля своее», велит своему посланнику передать этот клок соломы Мстиславу и сказать ему: «Брат мой, тот вехоть соломы дал, того не давай по моемь животе никому же».
          Заканчивается описание последних дней жизни князя Владимира Васильковича похвалой ему, в которой подчеркивается высокая образованность князя, его человеческие достоинства: «Глаголаше ясно от книг, зане бысть философ велик, и ловечь хитр, хоробор, кроток, смирен, незлобив, правдив, не мьздоимець, не лжив, татьбы ненавидяше, питья же не ни от воздраста своего, любов же имеяше ко всим».
         В науке существуют различные гипотезы о возможном авторе Волынской летописи, но наиболее верным представляется высказывание по этому вопросу И. П. Еремина: «Об авторе Волынской летописи уверенно сказать можно только то, что он был горячим сторонником князя Владимира Васильковича, был в курсе всех событий его княжения и лично его знал, что человек он был начитанный, хорошо усвоивший практику и традиции летописного дела, – видимо, местный монах или священник».