МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

ФГБОУ ВО «ДАГЕСТАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

УДК 342.7

О НЕКОТОРЫХ ВОПРОСАХ ОБЕСПЕЧЕНИЯ И ЗАЩИТЫ
ПРАВ И СВОБОД ЧЕЛОВЕКА И ГРАЖДАНИНА
В РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Учебное пособие

Пирбудагова Диана Шамильевна – зав.каф. конституционного и международного права юридического института ДГУ, к.ю.н., доцент

Махачкала, 2017

СОДЕРЖАНИЕ

КОНЦЕПЦИЯ УНИВЕРСАЛЬНОСТИ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА: МИФ ИЛИ РЕАЛЬНОСТЬ 3

ОБЩЕЕ И ОСОБЕННОЕ В РАЗВИТИИ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА В ПОСТСОВЕТСКИХ ГОСУДАРСТВАХ.. 9

К ВОПРОСУ О ВЛИЯНИИ ПРОЦЕССОВ ГЛОБАЛИЗАЦИИ И РЕГИОНАЛИЗАЦИИ НА РАЗВИТИЕ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА.. 15

ЕДИНОЕ ПРАВОВОЕ ПРОСТРАНСТВО И ПРОБЛЕМЫ ОБЕСПЕЧЕНИЯ ПРАВ И СВОБОД ЧЕЛОВЕКА И ГРАЖДАНИНА В РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ.. 21

ОБЕСПЕЧЕНИЕ ПРАВ И СВОБОД ЧЕЛОВЕКА И ГРАЖДАНИНА И КОНСТИТУЦИОННО-ПРАВОВАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ В РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ.. 28

БОРЬБА С ПРЕСТУПНОСТЬЮ И ПРЕДЕЛЫ ОГРАНИЧЕНИЯ ОСНОВНЫХ ПРАВ И СВОБОД ЧЕЛОВЕКА И ГРАЖДАНИНА.. 35

ГАРАНТИРОВАНИЕ ОСНОВНЫХ ПРАВ И СВОБОД ЛИЧНОСТИ КАК УСЛОВИЕ ПРОТИВОДЕЙСТВИЯ ПОЛИТИЧЕСКОМУ ЭКСТРЕМИЗМУ.. 45

КОНЦЕПЦИЯ УНИВЕРСАЛЬНОСТИ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА: МИФ ИЛИ РЕАЛЬНОСТЬ

60-летие принятия Генеральной Ассамблеей ООН 10 декабря 1948 г. Всеобщей декларации прав человека, десятилетие вступления в силу 5 мая 1998 г. Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод на территории Российской Федерации и 1 ноября 1998 г. – Протокола №11 к Конвенции, создания единого органа правосудия – Европейского суда по правам человека на основе постоянного состава и, наконец, 15-летие Конституции Российской Федерации – знаковые даты 2008 года, которые дают основание обратиться к проблемам регулирования и реализации основных прав и свобод человека и гражданина, существующих как в мировом сообществе в целом, так и в интегрирующемся европейском сообществе, где Россия, как «самобытная социокультурная общность»[1], занимает особое место.

Сопоставление международных документов и национального конституционного законодательства позволяет увидеть, насколько полно последнее отражает основные права и свободы человека и гражданина, признанные мировым сообществом[2]. О непосредственном, на основании Конституции, осуществлении прав и основных свобод говорится еще только в Конституции Словакии[3]. Вместе с тем, практика реализации международных актов о правах и основных свободах и конституционных положений о правах и свободах человека и гражданина в Российской Федерации оставляет желать лучшего.

Причин тому несколько, некоторые из которых имеют интернациональное значение, поскольку характерны для целого ряда стран, другие уходят корнями в не столь отдаленное прошлое нашего государства.

В основе причин, образующих первую группу, лежит «идеологема универсальности прав человека»[4], фундаментом которой является Всеобщая декларация прав человека. Именно универсальность концепции прав и свобод человека стала краеугольным камнем Декларации.

Так, 60 лет, прошедшие после принятия Декларации, показали, что многие ее положения еще не стали реальностью. Во многом это объясняется тем, что страны с разными общественными системами, признав, что основные права и свободы могут быть обеспечены путем развития социального прогресса в рамках существующего строя, исходили из возможности различного толкования конкретного содержания и способов осуществления ряда, прав и свобод человека[5]. Тем самым изначально произошло преломление заложенного в преамбуле Декларации положения «о всеобщем понимании характера этих прав и свобод, как необходимом для полного выполнения этого обязательства», означающего, что права человека понимались бы и трактовались бы одинаково в государствах с различными политическими системами, экономическим развитием и культурно-нравственными основами.

Критика универсальности концепции прав человека основана на неприятии западного понимания идеи прав человека. Невозможность создания универсальных стандартов аргументируется тем, что западные представления и идеи (индивидуализм, либерализм, свободный рынок и т.д.) фундаментально отличаются от тех, которые присущи другим цивилизациям[6].

Тиражирование универсальности прав и свобод человека, как панацеи, слепое «навязывание чужеродных эталонов и стандартов социокультурным общностям, не подготовленным к подобным инновациям, приводят к хаосу в устоявшемся развитии, разрушению привычных общечеловеческих связей, дезориентации людей. «Рассогласование культур», приводящее к размежеванию внутри общества, деформации личности, в конечном итоге «подрывает ценность цивилизационного комплекса»[7].

Подобный сценарий развития событий характерен не только для развивающихся стран (с традиционными обществами)[8], он, скорее, напоминает картину из не столь далекого прошлого России.

С началом перестройки в общественное сознание активно внедрялась мысль, что только через либеральные ценности можно будет достичь более высоких стандартов потребления и реализации, гарантированных еще ранее социальных прав на неизмеримо более высоком уровне.

Однако «стремление безупречно соответствовать искусно инициируемой эволюции общественного сознания»[9] дало диаметрально противоположные результаты. Резкое расслоение общества по имущественному критерию, культивирование исключительно западного понимания прав и свобод человека без учета национально-культурной традиции привело к политическому отчуждению и социальной разобщенности в России.

Вместе с тем, отечественные идеологи универсальности прав и свобод либо отрицают полностью, либо не рассматривают в качестве приоритета необходимость учета национально-культурной традиции, более того, некоторые видят в ней непосредственную угрозу «общечеловеческому в правах». Отсюда призывы к объединению всех людей и всех государств на Земле, несмотря на различия в идеологии на основе признания примата общечеловеческого[10], формированию «культуры мира»[11] и т.д.

Однако подобная «универсализация» приводит к формализации самих прав и свобод, поскольку последние рассматриваются не как «самостоятельные правовые феномены[12], имманентно испытывающие влияние определенных политико-правовых традиций, присущих соответствующему государству, а как некая абстрактная субстанция – вне времени и пространства.

Так, обращает на себя внимание суждение Д.З. Мутагирова: «Как правило, пишут и говорят о правах и свободах так, как будто они существуют сами по себе, без человека и гражданина. Это не просто небрежность или недостаточное понимание проблемы, сознательная и целенаправленная тактика политической власти, нарушающей эти права. Ведь если акцент делается на права, то проблема становится чисто юридической, решаемой с оглядкой на законы, кодексы, судебные институты и карательные учреждения… Когда же акцент делается на слове «человек», проблема приобретает, во-первых, социальный и гуманистический, а во-вторых, универсальный характер»[13].

Бесспорно, человек должен восприниматься как реальная личность, имеющая реальную ценность. Человек не может быть сведен к юридической фикции или абстракции, но так как он является «субъектом социального общения»[14], его устремления к ценностям «невозможны (бессмысленны) помимо общенародной солидарности, духовной связанности[15], что обуславливает необходимость объективирования человеческого устремления к ценностям в форме конституционного закрепления прав и свобод.

Утверждение же о том, что «как люди мы обладаем естественными правами, но как члены социума обретаем также и позитивные права, гарантируемые нам государством и закрепленные его нормами и законами»[16], представляется утопичным. Так как, сколько бы мы ни рассуждали о естественных и неотъемлемых основных правах и свободах, в каждой стране человек обладает таким их объемом, который закреплен правом[17]. Тем более что на международно-правовом уровне Европейский суд по правам человека неоднократно подчеркивал в своих решениях, что права человека должны восприниматься и обеспечиваться не как теоретические и иллюзорные, а как конкретные и действительные[18].

«Отмеченных неясностей можно избежать, отказавшись от баснословной метафизики теории естественных прав (уже исчерпавшей свою историческую роль) и придав, тем самым, гораздо большее (и заслуженное) значение акту национального (общенационального) конституциирования, хотя бы и происходящего под решающим влиянием глобального феномена международного (всеобщего) признания прав и свобод человека»[19].

Однако недооценка значения нормативности Конституции отнюдь не редкость для отечественной правовой доктрины.

Так, Е.И. Глушкова отмечает, «что в теоретическом и обыденном сознании россиян не произошло естественной для европейского мышления прагматизации идеала прав человека, правового государства».

При этом прагматизации идеала прав человека, правового государства, неестественной для российского мышления, предполагается достичь путем формирования «культуры мира», которая должна включать в себя целый спектр политико-правовых ценностей, являющихся основанием идеалов гражданского общества и правового государства будущей России[20]. Одновременно рассуждения автора об идеалах гражданского общества и правового государства (к осознанию и восприятию которых европейская цивилизация прошла долгий путь длиной в несколько веков) сводятся исключительно к политико-правовым, а не конституционным ценностям. Можно было бы предположить, что к числу политико-правовых ценностей относятся и последние. Однако определение конституционных положений о правах и свободах как «формальных», хотя и соответствующих международным стандартам в данной области, свидетельствует о неприятии Конституции в качестве основополагающего акта внутреннего законодательства. Подтверждением этому служит вывод автора о том, что «после вступления 28 февраля 1996 г. России в Совет Европы парламент и правительство РФ предприняли целый ряд законодательных, политических и других мер по приведению российского законодательства в соответствие со стандартами Совета Европы». Между тем, стандарты Совета Европы по правам человека служат императивным ориентиром для внутреннего законодательства лишь при условии их конституционности[21]. Более того, исходя из «доктрины свободы усмотрения», национальные правоприменители не лишены известного усмотрения при рассмотрении правовых позиций Европейского суда по правам человека и решении вопроса о допустимости их использования с учетом традиции соответствующей страны и особенностей соответствующей правовой системы[22]. Подобное «усмотрение» есть не что иное, как возможность (а для многонациональной и многоконфессиональной России необходимость) установления границ «стандартизации», «универсализации» прав человека с учетом национальной, культурной традиции, а также особенностей правовой системы страны. Данная концепция нашла отражение в Конституции Российской Федерации.

Так, часть 1 ст.17 Конституции гласит, что в Российской Федерации признаются и гарантируются права и свободы человека и гражданина согласно общепризнанным принципам и нормам международного права и в соответствии с Конституцией России, что означает – в отношении общепризнанных принципов и норм международного права – отсутствие принципиальных противоречий, что же касается соответствия Конституции, то данное условие предполагает содержательную полноту[23].

Следовательно, именно национальная Конституция, верховенство её положений должны иметь основополагающее значение для национальной правовой системы государства. Что же касается конституционной формулировки, предусмотренной ч.1 ст.55 Конституции Российской Федерации: «Перечисление в Конституции Российской Федерации основных прав и свобод не должно толковаться как отрицание или умаление других общепризнанных прав и свобод человека и гражданина» – то она должна пониматься как возможность пополнения перечня прав и свобод человека и гражданина путем их закрепления в национальном законодательстве[24].

В противном случае неизбежна тенденция нарастания разрыва между формальными и реальными правами, ибо «наполнить реальным содержанием права», создать надежные механизмы их реализации»[25] невозможно без их соответствующей фиксации и гарантирования в национальном законодательстве страны.

ОБЩЕЕ И ОСОБЕННОЕ В РАЗВИТИИ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА В ПОСТСОВЕТСКИХ ГОСУДАРСТВАХ

Права человека, являясь, по сути, живой конструкцией постоянно изменяющегося мира, во все времена и в любом обществе вызывали живой интерес.

И сегодня в условиях глобализации, интеграции регионов тема прав человека как никогда актуальна. Новые вызовы времени – глобальный финансово-экономический кризис наглядно продемонстрировал нежизнеспособность навязываемой модели однополярного мира, и в первую очередь в отношении стандартизации в области прав человека.

Сопоставление международных документов и национального конституционного законодательства позволяет увидеть, насколько полно последнее отражает основные права и свободы человека и гражданина, признанные мировым сообществом[26]. О непосредственном, на основании Конституции, осуществлении прав и основных свобод говорится еще только в Конституции Словакии[27]. Вместе с тем, практика реализации международных актов о правах и основных свободах и конституционных положений о правах и свободах человека и гражданина в Российской Федерации оставляет желать лучшего.

В основе причин, образующих первую группу, лежит идеологема универсальности прав человека, фундаментом которой является Всеобщая декларация прав человека. Именно универсальность концепции прав и свобод человека стала краеугольным камнем Декларации.

Так, годы, прошедшие после принятия Декларации, показали, что многие ее положения еще не стали реальностью. Во многом это объясняется тем, что страны с разными общественными системами, признав, что основные права и свободы могут быть обеспечены путем развития социального прогресса в рамках существующего строя, исходили из возможности различного толкования конкретного содержания и способов осуществления ряда, прав и свобод человека[28]. Тем самым изначально произошло преломление заложенного в преамбуле Декларации положения «о всеобщем понимании характера этих прав и свобод, как необходимом для полного выполнения этого обязательства», означающего, что права человека понимались бы и трактовались бы одинаково в государствах с различными политическими системами, экономическим развитием и культурно-нравственными основами.

Подобный сценарий развития событий характерен не только для развивающихся стран (с традиционными обществами)[31], он, скорее, напоминает картину из не столь далекого прошлого постсоветских государств.

Однако «стремление безупречно соответствовать искусно инициируемой эволюции общественного сознания»[32] дало диаметрально противоположные результаты. Резкое расслоение общества по имущественному критерию, культивирование исключительно западного понимания прав и свобод человека без учета национально-культурной традиции привело к политическому отчуждению и социальной разобщенности как в России, так и во многих постсоветских государствах.

Вместе с тем, отечественные идеологи универсальности прав и свобод либо отрицают полностью, либо не рассматривают в качестве приоритета необходимость учета национально-культурной традиции, более того, некоторые видят в ней непосредственную угрозу «общечеловеческому в правах». Отсюда призывы к объединению всех людей и всех государств на Земле, несмотря на различия в идеологии на основе признания примата общечеловеческого[33], формированию «культуры мира»[34] и т.д.

Однако подобная «универсализация» приводит к формализации самих прав и свобод, поскольку последние рассматриваются не как самостоятельные правовые феномены, имманентно испытывающие влияние определенных политико-правовых традиций, присущих соответствующему государству, а как некая абстрактная субстанция – вне времени и пространства.

Бесспорно, человек должен восприниматься как реальная личность, имеющая реальную ценность. Человек не может быть сведен к юридической фикции или абстракции, но так как он является «субъектом социального общения»[36], его устремления к ценностям «невозможны (бессмысленны) помимо общенародной солидарности, духовной связанности[37], что обуславливает необходимость объективирования человеческого устремления к ценностям в форме конституционного закрепления прав и свобод.

Утверждение же о том, что «как люди мы обладаем естественными правами, но как члены социума обретаем также и позитивные права, гарантируемые нам государством и закрепленные его нормами и законами»[38], представляется утопичным. Так как, сколько бы мы ни рассуждали о естественных и неотъемлемых основных правах и свободах, в каждой стране человек обладает таким их объемом, который закреплен правом[39]. Тем более что на международно-правовом уровне Европейский суд по правам человека неоднократно подчеркивал в своих решениях, что права человека должны восприниматься и обеспечиваться не как теоретические и иллюзорные, а как конкретные и действительные[40].

Однако недооценка значения нормативности Конституции как основного акта государства, имеющего прямое действие, отнюдь не редкость для правовой доктрины.

При этом прагматизации идеала прав человека, правового государства, неестественной для российского мышления, предполагается достичь путем формирования «культуры мира», которая должна включать в себя целый спектр политико-правовых ценностей, являющихся основанием идеалов гражданского общества и правового государства будущей России[42]. Одновременно рассуждения автора об идеалах гражданского общества и правового государства (к осознанию и восприятию которых европейская цивилизация прошла долгий путь длиной в несколько веков) сводятся исключительно к политико-правовым, а не конституционным ценностям. Можно было бы предположить, что к числу политико-правовых ценностей относятся и последние. Однако определение конституционных положений о правах и свободах как «формальных», хотя и соответствующих международным стандартам в данной области, свидетельствует о неприятии Конституции в качестве основополагающего акта национального законодательства. Подтверждением этому служит вывод автора о том, что «после вступления 28 февраля 1996 г. России в Совет Европы парламент и правительство РФ предприняли целый ряд законодательных, политических и других мер по приведению российского законодательства в соответствие со стандартами Совета Европы». Между тем, стандарты Совета Европы по правам человека служат императивным ориентиром для внутреннего законодательства лишь при условии их конституционности[43]. Более того, исходя из «доктрины свободы усмотрения», национальные правоприменители не лишены известного усмотрения при рассмотрении правовых позиций Европейского суда по правам человека и решении вопроса о допустимости их использования с учетом традиции соответствующей страны и особенностей соответствующей правовой системы[44]. Подобное «усмотрение» есть не что иное, как возможность (а для многонациональной и многоконфессиональной России необходимость) установления границ «стандартизации», «универсализации» прав человека с учетом национальной, культурной традиции, а также особенностей правовой системы страны. Данная концепция нашла отражение в Конституции Российской Федерации.

Таким образом, «если и возможно создание в настоящее время на волне глобализации «универсальных» стандартов, учитывающих особенности всех без исключения регионов мира, то они с неизбежностью будут носить чрезмерно общий, абстрактный характер и что наряду с универсальными стандартами прав человека должны существовать детализирующие и «приземляющие» их региональные и соответственно национальные стандарты»[47]. При этом необходимо иметь в виду, что под национальными стандартами должны пониматься исключительно конституционные установления, в соответствии (а не вразрез) с которыми должна формироваться правовая система государства. В противном случае неизбежен конфликт между конституцией государства и его правовой системой, приводящей в конечном итоге к серьезным не только правовым[48], политическим[49], но и социальным последствиям. В условиях конфликтности между Конституцией и правовой системой права и свободы превращаются в простую фикцию, ибо «наполнить реальным содержанием права», создать надежные механизмы их реализации»[50] невозможно без их закрепления в национальной Конституции, с последующей конкретизацией прав и свобод в текущем законодательстве, которая должна выражаться не в подмене конституционного права на отраслевое правомочие и т.д., а в закреплении механизма реализации конституционного права и установлении дополнительных гарантий его реализации.

К ВОПРОСУ О ВЛИЯНИИ ПРОЦЕССОВ ГЛОБАЛИЗАЦИИ И РЕГИОНАЛИЗАЦИИ НА РАЗВИТИЕ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА

Сопоставление международных документов и национального конституционного законодательства позволяет увидеть, насколько полно последнее отражает основные права и свободы человека и гражданина, признанные мировым сообществом[51]. О непосредственном, на основании Конституции, осуществлении прав и основных свобод говорится еще только в Конституции Словакии[52]. Вместе с тем, практика реализации международных актов о правах и основных свободах и конституционных положений о правах и свободах человека и гражданина в Российской Федерации оставляет желать лучшего.

В основе причин, образующих первую группу, лежит «идеологема универсальности прав человека»[53], фундаментом которой является Всеобщая декларация прав человека. Именно универсальность концепции прав и свобод человека стала краеугольным камнем Декларации.

Так, 60 лет, прошедшие после принятия Декларации, показали, что многие ее положения еще не стали реальностью. Во многом это объясняется тем, что страны с разными общественными системами, признав, что основные права и свободы могут быть обеспечены путем развития социального прогресса в рамках существующего строя, исходили из возможности различного толкования конкретного содержания и способов осуществления ряда, прав и свобод человека[54]. Тем самым изначально произошло преломление заложенного в преамбуле Декларации положения «о всеобщем понимании характера этих прав и свобод, как необходимом для полного выполнения этого обязательства», означающего, что права человека понимались бы и трактовались бы одинаково в государствах с различными политическими системами, экономическим развитием и культурно-нравственными основами.

Подобный сценарий развития событий характерен не только для развивающихся стран (с традиционными обществами)[57], он, скорее, напоминает картину из не столь далекого прошлого России.

Однако «стремление безупречно соответствовать искусно инициируемой эволюции общественного сознания»[58] дало диаметрально противоположные результаты. Резкое расслоение общества по имущественному критерию, культивирование исключительно западного понимания прав и свобод человека без учета национально-культурной традиции привело к политическому отчуждению и социальной разобщенности в России.

Вместе с тем, отечественные идеологи универсальности прав и свобод либо отрицают полностью, либо не рассматривают в качестве приоритета необходимость учета национально-культурной традиции, более того, некоторые видят в ней непосредственную угрозу «общечеловеческому в правах». Отсюда призывы к объединению всех людей и всех государств на Земле, несмотря на различия в идеологии на основе признания примата общечеловеческого[59], формированию «культуры мира»[60] и т.д.

Однако подобная «универсализация» приводит к формализации самих прав и свобод, поскольку последние рассматриваются не как «самостоятельные правовые феномены[61], имманентно испытывающие влияние определенных политико-правовых традиций, присущих соответствующему государству, а как некая абстрактная субстанция – вне времени и пространства.

Бесспорно, человек должен восприниматься как реальная личность, имеющая реальную ценность. Человек не может быть сведен к юридической фикции или абстракции, но так как он является «субъектом социального общения»[63], его устремления к ценностям «невозможны (бессмысленны) помимо общенародной солидарности, духовной связанности[64], что обуславливает необходимость объективирования человеческого устремления к ценностям в форме конституционного закрепления прав и свобод.

Утверждение же о том, что «как люди мы обладаем естественными правами, но как члены социума обретаем также и позитивные права, гарантируемые нам государством и закрепленные его нормами и законами»[65], представляется утопичным. Так как, сколько бы мы ни рассуждали о естественных и неотъемлемых основных правах и свободах, в каждой стране человек обладает таким их объемом, который закреплен правом[66]. Тем более что на международно-правовом уровне Европейский суд по правам человека неоднократно подчеркивал в своих решениях, что права человека должны восприниматься и обеспечиваться не как теоретические и иллюзорные, а как конкретные и действительные[67].

При этом прагматизации идеала прав человека, правового государства, неестественной для российского мышления, предполагается достичь путем формирования «культуры мира», которая должна включать в себя целый спектр политико-правовых ценностей, являющихся основанием идеалов гражданского общества и правового государства будущей России[69]. Одновременно рассуждения автора об идеалах гражданского общества и правового государства (к осознанию и восприятию которых европейская цивилизация прошла долгий путь длиной в несколько веков) сводятся исключительно к политико-правовым, а не конституционным ценностям. Можно было бы предположить, что к числу политико-правовых ценностей относятся и последние. Однако определение конституционных положений о правах и свободах как «формальных», хотя и соответствующих международным стандартам в данной области, свидетельствует о неприятии Конституции в качестве основополагающего акта внутреннего законодательства. Подтверждением этому служит вывод автора о том, что «после вступления 28 февраля 1996 г. России в Совет Европы парламент и правительство РФ предприняли целый ряд законодательных, политических и других мер по приведению российского законодательства в соответствие со стандартами Совета Европы». Между тем, стандарты Совета Европы по правам человека служат императивным ориентиром для внутреннего законодательства лишь при условии их конституционности[70]. Более того, исходя из «доктрины свободы усмотрения», национальные правоприменители не лишены известного усмотрения при рассмотрении правовых позиций Европейского суда по правам человека и решении вопроса о допустимости их использования с учетом традиции соответствующей страны и особенностей соответствующей правовой системы[71]. Подобное «усмотрение» есть не что иное, как возможность (а для многонациональной и многоконфессиональной России необходимость) установления границ «стандартизации», «универсализации» прав человека с учетом национальной, культурной традиции, а также особенностей правовой системы страны. Данная концепция нашла отражение в Конституции Российской Федерации.

В противном случае права и свободы превращаются в простую фикцию, ибо «наполнить реальным содержанием права», создать надежные механизмы их реализации»[75] невозможно без их закрепления в законодательстве соответствующей страны и, прежде всего, в национальной конституции.

ЕДИНОЕ ПРАВОВОЕ ПРОСТРАНСТВО И ПРОБЛЕМЫ ОБЕСПЕЧЕНИЯ ПРАВ И СВОБОД ЧЕЛОВЕКА И ГРАЖДАНИНА В РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Российское общество уже более пятнадцати лет находится в состоянии реформирования. Основным показателем успехов или неудач этого процесса является прежде всего защищенность и обеспеченность прав и свобод человека[76]. В свою очередь защищенность и обеспеченность прав и свобод возможны только в рамках сильного государства, поскольку только сильное государство может быть в реальности социальным, демократическим и правовым.

Речь идет о таком государстве, которое, как особая политическая организация, способно решать крупные экономические и социальные проблемы универсального характера, охватывать единой системой регулирования и управления все элементы общества, придавать им согласованный вид[77].

В этой связи реализация правовой реформы в Российской Федерации с целью обеспечения единого правового пространства, как одного из основных инструментов освоения современной российской правовой действительности, гарантирования и защиты прав и свобод человека, перспектив развития российской государственности в целом, имеет первостепенное значение.

Вместе с тем, следует заметить, что сам термин «единое правовое пространство» не закреплен в законодательстве и, как следствие, ни в правовой доктрине, ни тем более в правоприменительной практике не существует его единообразного понимания[78].

Однако «требование конституционно-правовой целостности»[79], иными словами, единого правового пространства Российской Федерации вытекает из системного анализа конституционных установлений, закрепленных в ч.2 ст.4, ч.1 ст. 15, ч.2, п. «б» ст. 76 Конституции Российской Федерации, согласно которым правовая система Российской Федерации является федеральной. Данный вывод отнюдь не отрицает научное обоснование двух уровней в системе законодательства Российской Федерации и, тем более, не идет вразрез с нормами Конституции, закрепляющими предметы ведения Федерации и ее субъектов (ст.71, 72 Конституции Российской Федерации). Но прямое конституционное регулирование (ч.2 ст.4 Конституции Российской Федерации), конституционные требования строгой соподчиненности, соответствия всех нормативных правовых актов субъекта Федерации, изданных по предметам совместного ведения Российской Федерации и ее субъектов, федеральным законам (ч.2 и 5 ст.76 Конституции Российской Федерации) являются федеральными по своей сути[80].

Таким образом, понятием «единое правовое пространство» охватываются конституционные характеристики правовой системы Российской Федерации как единой системы федерального права, которой соответствует единая система федеративного законодательства.

Однако практика реализации конституционных положений, закрепляющих качественные характеристики правовой системы России, оставляет желать лучшего.

Так, на сегодняшний день в Российской Федерации принимается в среднем около 150 законов в год[81]. Согласно данным Федерального регистра нормативных правовых актов субъектов Российской Федерации по состоянию на 2008 г. интегрированная база данных содержит сведения о 359738 нормативных правовых актах субъектов Федерации, 216614 из которых являются действующими[82].

Следствием ускоренных темпов законотворческой деятельности явилась определенная хаотичность, бессистемность в принятии нормативных правовых актов. Хаотичность и бессистемность в принятии нормативных правовых актов усугубляются тем, что принимаемое законодательство подчас противоречиво. Издание законов субъектами Федерации, противоречащих федеральной Конституции, федеральному законодательству, создает реальную угрозу единству и функционированию правовой системы Российской Федерации. Противоречивая правовая система не может эффективно «работать», она деформирует, дискредитирует идеи права и законности как один из важнейших инструментов обеспечения устойчивости общественного развития, защиты прав и свобод человека и общества в целом[83].

Начиная с 2000 года на федеральном уровне ведется целенаправленная деятельность по приведению нормативно-правовых актов субъектов Российской Федерации в соответствие с федеральными. По данным Федерального регистра, количество нормативных правовых актов субъектов Российской Федерации, в отношении которых были приняты меры прокурорского реагирования, в том числе с обращениями в суд, в 2007 г. уменьшилось почти вдвое по сравнению с 2006 г. (1243 – в 2006 г. и 688 – в 2007 г.)[84].

В различных субъектах Российской Федерации доля актов, принимаемых органами государственной власти субъектов, направленных на приведение нормативно-правовых актов субъектов Федерации в соответствие с федеральными составляет от 30 до 80%.

Основной причиной необходимости изменения нормативно-правовых актов субъектов Федерации служит дублирование актами субъектов действующих федеральных норм. При этом во многих субъектах Российской Федерации остаются неурегулированными вопросы, которые должны быть законодательно решены на данном уровне[85].

Прежде всего это касается области прав и свобод человека и гражданина, их гарантирования и защиты. Субъекты Федерации не только могут, но и должны принимать законы и иные нормативные правовые акты по вопросам защиты прав и свобод, осуществляя тем самым «дополнительное», «косвенное целевое регулирование»[86] прав и свобод человека и гражданина. Данное регулирование может быть направлено исключительно на защиту прав и свобод и никоим образом не может рассматриваться как возможность установления ограничений конституционных прав и свобод, что, к сожалению, происходит в отдельных субъектах Российской Федерации (Республика Дагестан, Чеченская Республика, Республика Ингушетия). При этом объектом подобного «регулирования» становятся как социально-экономические, политические, так и личные права и свободы.

Так, например, статья 2 Закона Республики Дагестан «О запрете ваххабитской и иной экстремистской деятельности на территории Республики Дагестан» гласит: «Обучение граждан в религиозных учебных заведениях за пределами Республики Дагестан и Российской Федерации допускается только по направлению органа управления республиканской религиозной организации, согласованному с государственным органом по делам религий Республики Дагестан»[87]. Исходя из смысла данного положения Республика Дагестан как субъект Российской Федерации оставляет за собой право в лице уполномоченного на то государственного органа регулировать вопросы свободы совести и вероисповедания, включающего в том числе и право на получение религиозного образования; свободы передвижения по территории Российской Федерации, свободы и порядка выезда за пределы Российской Федерации.

Вместе с тем, во-первых, одной из основ конституционного строя Российской Федерации является светский характер государства (ст.14 Конституции Российской Федерации), в соответствии с которым религиозные объединения отделены от государства и никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной. Отделение религиозных объединений от государства означает, что государство не вмешивается в определение гражданином своего отношения к религии и религиозной принадлежности; не возлагает на религиозные объединения выполнение функций органов государственной власти, других государственных органов, государственных учреждений и органов местного самоуправления[88].

В рассматриваемом случае, с одной стороны, на управленческий орган религиозной организации возложены определенные функции органов государственной власти, ведающих вопросами порядка выезда граждан за пределы Российской Федерации, что само по себе является абсурдным и недопустимым с конституционной точки зрения. С другой стороны, возложение на государственный орган подобных разрешительных функций явно выходит за рамки компетенции данного органа.

Во-вторых, все вышеперечисленные права и свободы нашли свое закрепление в Конституции Российской Федерации и, в соответствии со ст. 18 Конституции, являются непосредственно действующими, более того, регулирование прав и свобод человека и гражданина в Российской Федерации отнесено к исключительной компетенции Федерации (п. «в» ст.71 Конституции Российской Федерации). Так, свобода совести и вероисповедания регулируется статьями 13, 14, 19, 28, 29 и 30 Конституции Российской Федерации, Федеральным законом «О свободе совести и религиозных объединениях», свобода передвижения по территории Российской Федерации и свобода выезда за пределы Российской Федерации – статьей 27 Конституции Российской Федерации, федеральными законами «О праве граждан Российской Федерации на свободу передвижения, выбора места пребывания и жительства в пределах Российской Федерации», «О порядке выезда из Российской Федерации и въезда в Российскую Федерацию». Возможность ограничения указанных прав и свобод в соответствии с Конституцией Российской Федерации предусмотрена вышеуказанными федеральными законами, в которых перечень ограничений сформулирован исчерпывающим образом (ст.8 Закона Российской Федерации «О праве граждан Российской Федерации на свободу передвижения, выбор места пребывания и жительства в пределах Российской Федерации», ст. 15 Федерального закона «О порядке выезда из Российской Федерации и въезда в Российскую Федерацию»).

Согласно правовой позиции Конституционного суда Российской Федерации ограничения конституционных прав и свобод должны быть: а) необходимыми и соразмерными конституционно признаваемыми целями таких ограничений; б) при допустимости ограничения того или иного права в соответствии с конституционно одобряемыми целями государство, обеспечивая баланс конституционно защищаемых ценностей и интересов, должно использовать не чрезмерные, а только необходимые и строго обусловленные этими целями меры;в) публичные интересы, перечисленные в ст.55 (ч.3) Конституции РФ, могут оправдать правовые ограничения прав и свобод, только если такие ограничения отвечают требованиям справедливости, являются адекватными, пропорциональными, соразмерными и необходимыми для защиты конституционно значимых ценностей, в том числе прав и законных интересов других лиц, не имеют обратной силы и не затрагивают само существо конституционного права с тем, чтобы исключитьвозможность несоразмерного ограничения прав и свобод человека и гражданина в конкретной правоприменительной ситуации»[89]. Следовательно, установление правоограничительных запретов возможно только федеральным законом по основаниям и в пределах, строго очерченных Конституцией Российской Федерации (ч.3 ст.55 Конституции Российской Федерации).

Таким образом, при внешней положительной динамике проблема соответствия нормативно-правовых актов субъектов Федерации федеральной Конституции и федеральным законам остается, в большинстве случаев это касается национальных республик[90]. К тому же в настоящее время проблема обеспечения единого правового пространства приобрела еще большую актуальность. Причиной этому служат процессы глобализации, отражающие возрастание и углубление всеобщей зависимости, которая объективно определяется новым вызовом – финансово-экономическим кризисом.

В условиях глобализации финансово-экономического кризиса, когда происходит ухудшение положения различных социальных групп, принятие решения законодательного характера должно опираться на единые конституционные принципы, являющиеся основными условиями обеспечения достоинства человека, его уверенности в предсказуемости действия властей. «Жизнеспособность и нравственность общества зависит прежде всего от социального самочувствия его граждан, от степени защищенности прав и свобод»[91]. Для этого необходимо обеспечение незыблемости прав человека, совершенствование всех сфер жизни нашего общества, формирование правового социального государства, укрепление законности, правовых основ и условий функционирования рыночной экономики, обеспечения национальной безопасности, где субъекты Федерации играют далеко не последнюю роль. В частности, в Южном федеральном округе, где отсутствует четкая стратегия и развернутая программа ускоренного темпа социально-экономического развития Северо-Кавказского региона, становления и развития институтов гражданского общества и правового государства при сохраняющейся реальной угрозе распространения экстремизма и терроризма, законодательство субъектов РФ играет важную роль по укреплению единого правового пространства России и российской государственности в целом.

Вместе с этим, реалии таковы, что обеспечение данного процесса лишь на федеральном уровне оказывается явно недостаточным, поскольку федеративное государство – сложное государство, в котором существуют особые отношения между федерацией в целом и ее составными частями. С одной стороны, это определенные права самой Российской Федерации и ее субъектов, а с другой – возможности взаимного влияния на положение дел, т.е. как на федеральном уровне, так и в субъектах Федерации[92]. Поэтому назрела необходимость активного включения непосредственно субъектов Федерации в решение задач, обозначенных федеральным центром. Определенные шаги в этом направлении уже сделаны, в качестве независимых экспертов права привлечены Общественная палата Российской Федерации, общественные палаты субъектов Федерации[93].

В этом процессе весьма положительным может оказаться опыт научных центров по мониторингу законодательства субъектов Федерации.

На сегодняшний день такие научные центры по мониторингу законодательства субъектов функционируют в отдельных субъектах (в Воронежской области – Институт регионального законодательства, функционирующий более 10 лет, в Дагестане – Лаборатория регионального законодательства, созданная на базе НИИ права при Дагестанском государственном университете и др.). Опыт их работы заслуживает внимания, поскольку их деятельность направлена на осуществление мониторинга и выработку конкретных предложений по совершенствованию законодательства субъектов. Более того, свою деятельность они осуществляют в тесном контакте с профильными государственными органами, что, в конечном итоге, оказывает позитивное влияние на практику реализации принципиальных конституционных положений, правовое обеспечение конституционных прав и свобод граждан, их реализацию и защиту и, в конечном итоге, обеспечение единого правового пространства России.

ОБЕСПЕЧЕНИЕ ПРАВ И СВОБОД ЧЕЛОВЕКА И ГРАЖДАНИНА И КОНСТИТУЦИОННО-ПРАВОВАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ В РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

В современной правовой доктрине широко обсуждается проблема конституционно-правовой ответственности. Извечный вопрос для России: «Кто виноват и что делать?» применительно к конституционно-правовой ответственности как самостоятельному виду юридической ответственности представляется наиболее сложноразрешимым.

Во многом это объясняется тем, что конституционно-правовая ответственность впервые появилась не в правовых актах, а в научных исследованиях, причем по сравнению с другими видами ответственности относительно недавно[94].

Анализ литературы, посвященной конституционно-правовой ответственности, свидетельствует о неоднозначности восприятия данного вида ответственности, обусловленной отсутствием единого подхода в определении и соответственно ее понимании.

Краеугольным камнем конституционно-правовой ответственности стало ее деление на позитивную и негативную (ретроспективную) ответственность. Это научное направление, появившееся в 70-80 г. ХХ в. в отношении всех видов ответственности, стало особенно популярным в конституционном праве[95]. При этом, апеллируя к специфике предмета регулирования конституционного права, предпочтение отдавалось именно позитивной конституционно-правовой ответственности, как ответственному отношению субъектов к своим конституционным обязанностям, добросовестному и эффективному их исполнению[96].

Между тем, юридическая ответственность предполагает обязанность правонарушителя совершить правомерно установленные действия или понести (претерпеть) правомерно назначенное наказание[97]. Исходя из данного определения, одного должного поведения (позитивной обязанности) субъекта правоотношения для возникновения ответственности недостаточно, так как долженствование служит предпосылкой, а не основанием наступления ответственности.

«Самодостаточность» позитивной конституционно-правовой ответственности не может быть компенсирована и «ретроспективным потенциалом»[98], проявляющимся преимущественно в политической ответственности. Поскольку такой подход размывает конституционно-правовую ответственность – хотя бы и имеющую четко выраженное политическое содержание и по основаниям, и по кругу субъектов, и по мерам воздействия на них – как правовой институт, превращая его в инструмент политической борьбы.

В этой связи трудно не согласиться с позицией, согласно которой позитивный и ретроспективный аспекты[99] (виды) ответственности тесно связаны и иногда первый является необходимым условием наступления второго и как бы продолжается в нем. Однако именно в ретроспективном аспекте конституционно-правовая ответственность проявляется наиболее ярко, и именно ретроспективная (негативная) ответственность не вызывает сомнений как юридическая ответственность. Что же касается позитивной конституционно-правовой ответственности, то ее следует рассматривать отдельно – как особый вид неюридической ответственности[100].

Таким образом, конституционно-правовую ответственность в качестве самостоятельного вида юридической ответственности следует рассматривать как закрепленную конституционно-правовыми нормами обязанность субъекта конституционно-правовых отношений отвечать (курсив наш. – Д.П.) за несоответствие своего юридически значимого поведения тому, которое предписано ему этими нормами, обеспечиваемая возможностью применения уполномоченным субъектом мер воздействия, установленных конституционно-правовыми нормами[101].

В массиве конституционно-правового регулирования, сопряженного с установлением одноименной ответственности, большое число нормативных актов фиксирует конституционно-правовые отношения применительно к основным правам и свободам человека и гражданина[102], признание, соблюдение и защита которых является обязанностью государства.

Эта конституционная обязанность государства, закрепленная в ст.2, получила свою конкретизацию в ст.18 Конституции РФ, в соответствии с которой права и свободы человека и гражданина определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной властей, местного самоуправления, и обеспечивается правосудием.

Казалось бы, все ясно и понятно: Конституция закрепляет обязанности государства в лице его органов власти, должностных лиц по их должному и ответственному отношению к признанию, соблюдению и защите основных прав и свобод человека и гражданина как в нормотворческой деятельности, так и в правоприменительной практике, посредством добросовестного и эффективного исполнения своих обязанностей. Однако возникает вопрос: каковыми будут последствия неисполнения конституционных обязанностей для органов власти и должностных лиц?

Думается, что в случае несения органами власти и должностными лицами позитивной конституционно-правовой ответственности эти последствия вряд ли будут адекватны тем, которые наступят при несоблюдении основных прав и свобод человека и гражданина. Более того, неприменение мер воздействия под предлогом несения позитивной конституционно-правовой ответственности в конечном итоге приведет к выхолащиванию сущности конституционно-правовой ответственности как юридической ответственности.

Представляется, что основным в решении вопроса об обеспечении прав и свобод человека и гражданина является создание действенного механизма реализации института конституционно-правовой ответственности, отсутствие которого негативно сказывается на всем комплексе конституционно-правовых отношений.

Подтверждением этому могут служить нормотворческая деятельность и правоприменительная практика, существующие в субъектах Федерации. Так, несмотря на усилия федеральной власти, направленные на обеспечение единого правового пространства, в том числе и посредством законодательного закрепления оснований и мер конституционно-правовой ответственности, в субъектах Федерации продолжают действовать законы и иные конституционно-правовые акты, противоречащие Конституции РФ, федеральному законодательству, грубо нарушающие основные права и свободы человека и гражданина.

К примеру, в Дагестане уже более 10 лет действует республиканский Закон «О запрете ваххабитской и иной экстремистской деятельности на территории Республики Дагестан»[103], нарушающий основу конституционного строя РФ как светского государства, свободу совести и вероисповедания, право на свободу передвижения, в том числе и выезда за пределы Российской Федерации. Статьей 2 данного Закона установлен разрешительный порядок получения религиозного образования за пределами Республики Дагестан и Российской Федерации. При этом разрешение выдается органом управления республиканской религиозной организации, согласованное с государственным органом по делам религий Республики Дагестан. Закон Кабардино-Балкарской Республики «О запрете экстремистской религиозной деятельности и административной ответственности за правонарушения, связанные с осуществлением религиозной деятельности»[104] также противоречит федеральной Конституции, федеральному законодательству, явно выходя за рамки предметов ведения и полномочий Федерации и ее субъектов, установленных ст.71-73 Конституции РФ. Практически все составы правонарушений, указанных в Законе и идентифицированных как административные, нашли свое закрепление в уголовном законодательстве, отнесенном в соответствии с п. «о» ст.71 Конституции РФ к исключительному ведению Российской Федерации. Или Указ Президента Республики Дагестан «О порядке ведения реестра государственных гражданских служащих Республики Дагестан и реестров государственных гражданских служащих в государственных органах Республики Дагестан»[105], которым было введено в действие одноименное положение, содержащее норму, обязывающую гражданских служащих указывать свою национальность. После представления прокурора РД о необходимости приведения данной нормы в соответствие с Конституцией РФ, федеральными законами были внесены изменения следующего характера: «…национальность (указывается при письменном согласии гражданского служащего)». Однако вряд ли предложенная редакция нормы изменила ее суть, поскольку конституционная норма, закрепляющая право определять и указывать свою национальность, является непосредственно действующей, а, стало быть, не предполагающей ее реализацию в зависимости от наличия либо отсутствия письменного согласия субъекта правоотношения.

Этот перечень законов и иных нормативно-правовых актов субъектов, нарушающих основные права и свободы человека и гражданина, можно продолжить, а если учесть, что любой нормативно-правовой акт в той или иной степени фактически затрагивает права и свободы человека, то можно лишь догадываться о реализации этих конституционных прав и свобод в субъектах Российской Федерации.

Следует отметить, что конституционно-правовые нормы, закрепляющие конституционно-правовую ответственность, нашли свое отражение в ряде федеральных конституционных законов[106] и федеральных законов[107], среди которых особого внимания заслуживает Федеральный закон «Об общих принципах организации законодательных (представительных) и исполнительных органов государственной власти субъектов РФ»[108].

Во-первых, нормы данного Закона закрепляют не только субъекты и основания наступления конституционно-правовой ответственности, но и конкретные меры воздействия.

Во-вторых, нормы Федерального закона неоднократно становились предметом рассмотрения в Конституционном Суде РФ, что явилось основанием для выработки ряда правовых позиций Судом, имеющих исключительную важность для развития конституционно-правовой ответственности как правового института.

Так, статьями 3.1, 9, 19, 29, 29.1 Федерального закона «Об общих принципах организации законодательных (представительных) и исполнительных органов государственной власти субъектов РФ» закрепляются меры федерального воздействия в отношении органов государственной власти субъектов Федерации, где в качестве обязательного элемента их применения предусматриваются судебные процедуры. Наряду с этим законодатель не конкретизировал, какие судебные органы правомочны разрешать споры о соответствии Конституции РФ, федеральному законодательству законов и иных нормативно-правовых актов субъектов Федерации, ограничившись формулировкой «соответствующий суд». Согласно правовой позиции Конституционного Суда РФ единственной судебной инстанцией, уполномоченной нормами Конституции окончательно разрешать публично-правовые споры о соответствии Конституции РФ, является Конституционный Суд РФ[109]. Однако это не исключает возможности участия в данном процессе иных органов конституционной юстиции в качестве промежуточного звена, без соответствующих претензий на последнюю инстанцию.

В литературе неоднократно высказывались идеи о необходимости реструктурирования конституционной юстиции в России[110]. Наиболее конструктивным представляется предложение о формировании конституционно-судебной системы, состоящей их трех звеньев, при которой на уровне субъектов будут не только сохранены уже действующие конституционные (уставные) суды, но и сформированы органы конституционного (уставного) контроля во всех субъектах. Вторым звеном могут стать конституционные суды округов, созданные на базе федеральных округов. Конституционный Суд РФ по некоторым вопросам (защита прав человека, вопросы совместного ведения Федерации и ее субъектов) должен стать вышестоящим судебным органом для конституционных (уставных) судов субъектов, одновременно став высшей инстанцией для конституционных судов округов[111].

Понимая и в некоторой степени разделяя скептицизм отдельных авторов относительно целесообразности создания во всех субъектах конституционных (уставных) судов, обусловленный деятельностью уже существующих[112], нельзя не согласиться с тем, что формирование именно системы органов конституционной юстиции будет способствовать качественно новому уровню обеспечения реализации прав и свобод человека и гражданина.

Дополнительным аргументом в пользу создания такой системы, наиболее полно отвечающей потребностям правосудного обеспечения конституционно-правовой ответственности, может служить норма Федерального закона «Об общих принципах организации местного самоуправления в РФ»[113], которая регламентирует порядок привлечения к ответственности органов и должностных лиц местного самоуправления за издание акта, противоречащего Конституции РФ, федеральным законам и т.д. Данное положение по аналогии с процедурой привлечения к ответственности органов государственной власти и должностных лиц субъектов предусматривает обязательное участие судебного органа. Однако в этом случае «соответствующим судом» Конституционный Суд РФ быть не может, поскольку оценка конституционности муниципальных правовых актов не входит в его компетенцию. А вот отнесение подобных споров к компетенции конституционных (уставных) судов субъектов, имеющих открытый перечень полномочий[114], полностью согласуется с их юридической природой как судебных органов конституционного контроля.

В заключение следует отметить, что государство в лице его органов власти и должностных лиц обязано предусмотреть правозащитные механизмы, гарантирующие пользование человеком и гражданином своими правами и свободами путем определения средств и приемов, содействующих их фактическому осуществлению. К числу таких механизмов должна быть отнесена и конституционно-правовая ответственность, которая будет способствовать должному исполнению данной конституционной обязанности государства.

БОРЬБА С ПРЕСТУПНОСТЬЮ И ПРЕДЕЛЫ ОГРАНИЧЕНИЯ ОСНОВНЫХ ПРАВ И СВОБОД ЧЕЛОВЕКА И ГРАЖДАНИНА

Борьба с преступностью, как одно из направлений деятельности государства, обеспечивающая поддержание правопорядка, стабильности в обществе, тесно связана с институтом прав и свобод человека и гражданина.

В соответствии со ст. 2 Конституции РФ человек, его права и свободы признаются высшей ценностью, а принцип соблюдения и защиты прав и свобод – обязанностью государства. Данное положение конституциировано в качестве одной из основ конституционного строя Российской Федерации, наряду с народовластием, государственным суверенитетом, территориальной целостностью и т.д., а следовательно защита прав и свобод отдельно взятой личности должна служить интересам общества и государства в целом, поскольку человеческая устремленность к ценностям, включающим ценность достойной человеческой жизни, невозможна (бессмысленна) помимо общенародной солидарности и духовной связанности[115].

Соответственно в основе взаимоотношений личности, общества и государства изначально должен быть заложен принцип баланса публичных и частных интересов, в соответствии с которым интересы личности не должны противопоставляться общественным, а интересы общества и государства не должны умалять права и свободы личности. В контексте борьбы с преступностью этот принцип приобретает прикладное значение, поскольку именно в данном процессе баланс интересов получает реальное воплощение. Но прежде чем перейти к практике, следует обратить внимание на теоретическую плоскость рассматриваемого вопроса.

Основной вопрос права, прежде всего конституционного, – установить и законодательно закрепить баланс между интересами личности, общества и государства, определить конституционные основы свободы личности, а также основания и пределы вмешательства государства в эту свободу, т.е., основания и пределы возможных ограничений прав и свобод человека и гражданина. Как верно отмечает К.Штерн, «все основные права, даже если они исходят из естественных прав человека, имеют предпосылкой своего существования, с одной стороны, наличие государства, которое их гарантирует и защищает, с другой – противостояние именно этого государства основным правам. Из этой дилеммы, - подчеркивает К.Штерн, - может быть только один вывод: провести тонкое дифференцированное разграничение между сферой защиты основных прав и их ограничениями»[116]. В связи с этим концептуально важным представляется вопрос о сущности и пределах ограничения прав и свобод личности.

Однако в настоящее время ни правовой доктриной, ни правоприменительной практикой не выработан единый подход в понимании правового термина «ограничение».

Беглый анализ литературы по исследуемой проблематике свидетельствует, что в основном под ограничением основных прав и свобод понимается изменение содержания прав человека, которое в свою очередь не должно затрагивать их сущность. Например, В.И. Гойман определяет ограничение права (свободы) как «осуществляемое в соответствии с предусмотренными законом основаниями и в установленном порядке сужение его объема[117].

По мнению М.И. Нагорной, ограничение – это изменение содержания или объема действия нормы права[118]. При этом под изменением содержания прав человека, как правило, понимается изъятие «отдельных правомочий, составляющих нормативное содержание права. Так, Б.С. Эбзеев отмечает, что ограничение прав и свобод – это «допустимые Конституцией и установленные федеральными законами изъятия из конституционного статуса человека и гражданина. Кроме того, в качестве ограничения основных прав может также рассматриваться изъятие из круга правомочий, составляющих нормативное содержание основных прав и свобод»[119]. Вместе с тем, по справедливому замечанию В.И. Крусса, «содержание основных прав и свобод их нормативным выражением не исчерпывается»[120].

Конкретизируя свою позицию, он замечает, что «под конституционным ограничением основных прав и свобод надо понимать частичную – в отличие от нуллифицирующей «отмены» и существенно изменяющего «умаление» - модификацию их содержания, проведенную посредством нормативно-правовых установлений соответствующего уровня (федеральный закон) с целью обеспечения соразмерно необходимой защиты определенных конституционных ценностей»[121].

Вышеприведенное определение полностью согласуется с конституционными установлениями, регламентирующими возможность ограничения основных прав и свобод человека и гражданина в РФ. Соотвественно, для уяснения понятия, сущности и значения данной категории «ограничение права» представляется необходимым проанализировать концепцию, установленную Конституцией РФ. Закрепление в Конституции концептуального подхода к соотношению интересов личности, общества и государства, выраженное в лаконичной формуле: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью», сопровождалось введением в конституционный текст специального юридического термина «ограничение прав и свобод человека и гражданина». Новизна конституционного понятия «ограничение прав и свобод человека и гражданина» обусловила неопределенность его содержания. Конституция РФ для определения пределов свободы человека оперирует термином «ограничение» (ч.2 ст.19, ч.2 ст.23, ч.3 ст.55, ч.1 и ч.3 ст.56, ст.79 и др.). Анализ содержания конституционных положений свидетельствует о том, что Конституцией предусматривается как нормативное (правоустанавливающее), так и правоприменительное ограничение права. При этом ограничение правоустанавливающего характера может иметь место как в условиях обычного правового режима (ч.3 ст.55), так и в период действия особого правого режима (ст.56).

Так, в соответствии с ч. 3 ст. 55 Конституции РФ «Права и свободы человека и гражданина может быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, общественности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства».

Регламентация ограничения прав и свобод в особых правовых режимах предусмотрена ст.56 Конституции, в соответствии с которой «в условиях чрезвычайного положения для обеспечения безопасности граждан и защиты конституционного строя в соответствии с федеральным конституционным законом могут устанавливаться отдельные ограничения прав и свобод с указанием пределов и срока их действия».

Таким образом, в первом случае говорится о том, что в условиях нормального режима правовой регуляции, не связанного с введением чрезвычайного положения, федеральный закон может ограничивать любые права и свободы без указания временных пределов таких ограничений, а во втором случае отдельные ограничения прав и свобод допускаются лишь в условиях чрезвычайного положения (введенного в соответствии с Федеральным конституционным законом от 30 мая 2001 г. №3-ФКЗ «О чрезвычайном положении»)[122], лишь в заданных пределах и только на определенный срок. При этом, как следует из ч.3 ст.56 Конституции РФ, далеко не все права и свободы вообще подлежат какому-либо ограничению (в том смысле данного термина, который вкладывается в него в ст.56) в условиях чрезвычайного положения.

На первый взгляд может показаться, что существующая конституционная конструкция не только не совершенна, но и противоречива, поскольку предусматривает отличающиеся по объему и содержанию подходы к определению единой правовой категории. Так, В.В. Лапаева определяет использование в нормативном акте одного и того же термина в разных смысловых значениях дефектом юридической техники, «создающим серьезные проблемы для его толкования»[123]. На противоречивость конституционных положений указывают ряд авторов, разделяющих концепцию естественности и неотчуждаемости прав человека, к примеру, К.К. Гасанов подчеркивая единство «комплекса» прав человека, вместе с тем делит их на основные и неосновные, а «подлинно» основные – на абсолютные – «неприкосновенные для власти» и относительные – ограничиваемые законом. Аргументируя свой вывод, он ссылается на положения международно-правовых актов и непосредственно ст.56 Конституции[124]. Однако, во-первых, следует признать, что не существует таких основных прав, которые в принципе не могли бы быть ограничены. Так, если обратиться ко Всеобщей декларации прав человека, то согласно ст.29 Декларации не проводится какой-либо классификации прав и свобод, в соответствии с которой возможность ограничения прав и свобод распространялась бы на одни права и не применялась бы к другим. Во-вторых, обоснованность такого подхода подтверждает и международно-правовая практика. Конвенция о защите прав и основных свобод (п.1, 2 ст.15) признает право участников отступать от ее обязательств в той степени, в какой это обусловлено чрезвычайностью обстоятельств (а не наличием особого правового режима)[125].

Что же касается невозможности ограничения определенного ряда прав, перечисленных в ч. 3 ст.56, то она обусловлена конституционным содержанием этих прав, предусматривающим возможность их ограничения в условиях даже обычного правового режима. Однако в этом вопросе исключительно важно учитывать «специфически условный характер ограничений, который выражает их сущность и определяет их принципиальную допустимость»[126].

Иными словами, если основные права получают закрепление в Конституции, то и ограничения этих прав должны быть заданы самой Конституцией. Текущее законодательство может лишь конкретизировать эти конституционные ограничения, не выходя за их рамки. Только в этом смысле допустимо говорить о том, что конституционные права и свободы человека могут быть ограничены федеральным законом.

К настоящему времени сложился ряд принципов и концептуальных установок, которые могут служить критериями правотворческой и правоприменительной деятельности в области ограничения прав человека. Наиболее важными среди них являются отсылка к закону и законность; соразмерность или минимальная достаточность; сохранение сущностного содержания прав и свобод; целесообразность и обусловленность пределов ограничения экономическими, социальными и культурными отношениями, существующими в обществе; сбалансированность интересов личности, общества, государства при установлении предела ограничения прав и свобод; демократизм и целенаправленность установления предела ограничения; своевременность установления ограничения; равенство при применении ограничений; дифференцированность применения ограничений; индивидуальность ограничений[127].

Согласно правовой позиции Конституционного Суда РФ ограничения конституционных прав и свобод должны быть: а) необходимыми и соразмерными конституционно признаваемыми целями таких ограничений; б) при допустимости ограничения того или иного справа в соответствии с конституционно одобряемыми целями государство, обеспечивая баланс конституционно защищаемых ценностей и интересов, должно использовать не чрезмерные, а только необходимые и строго обусловленные этими целями меры; в) публичные интересы, перечисленные в ст.55 (ч.3) Конституции РФ, могут оправдать правовые ограничения прав и свобод, только если такие ограничения отвечают требованиям справедливости, являются адекватными, пропорциональными, соразмерными и необходимыми для защиты конституционно значимых ценностей, в том числе прав и законных интересов других лиц, не имеют обратной силы и не затрагивают само существо конституционного права с тем, чтобы исключить возможность несоразмерного ограничения прав и свобод человека и гражданина в конкретной правоприменительной ситуации»[128].

Следовательно, «природа возможных ограничений должна вытекать из природы права, подлежащего ограничению»[129], с тем, чтобы «права человека воспринимались и обеспечивались не как теоретические или иллюзорные, а как конкретные и действительные»[130], при этом не суть важно, какой конкретный способ обеспечения прав человека применяет государство, важно лишь, чтобы отдельные лица, интересы которых связаны с этими правами, пользовались ими по существу[131]. Однако юридическая практика редко обнаруживает стремление соответствовать данным принципам. В качестве наглядного примера можно привести последние изменения уголовного и уголовно-процессуального законодательства.

Речь идет, в частности, о Федеральном законе от 30 декабря 2008 г. «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации по вопросам противодействия терроризму». Данным законом внесены изменения в ряд статей Уголовного кодекса, Уголовного процессуального кодекса и Федерального закона «О противодействии терроризму», в соответствии с которыми уголовные дела о преступлениях террористического характера (терроризм, захват заложников, организация незаконных вооруженных формирований, шпионаж, государственная измена, насильственный захват власти, вооруженный мятеж, диверсия, массовые беспорядки) теперь будут рассматриваться коллегией из трех судей федерального суда общей юрисдикции (ранее эта категория дел рассматривалась судьей федерального суда общей юрисдикции и коллегией из 12 присяжных заседателей).

Не вдаваясь в дискуссию вопроса о том, насколько изменение законодательства будет способствовать и будет ли способствовать вообще снижению уровня преступности, следует обратить внимание на конституционный формат данных изменений, вернее сказать, на его отсутствие.

Так, право на рассмотрение дела судом с участием присяжных заседателей закреплено в ч.2 ст.47 Конституции РФ, в соответствии с которой конкретизация адресности данного права отнесена к компетенции федерального законодателя. В отличие от данной нормы положения ч.2 ст.20 Конституции имеет строго персонифицированный характер, не предполагающий какой-либо конкретизации в текущем законодательстве.

Вместе с тем, в Конституции РФ не говорится, что федеральным законом могут быть ограничены лишь те права, применительно к которым в самом тексте Конституции предусмотрена возможность принятия такого закона, а также отсутствует указание на то, что содержание основного конституционного права не может быть ограничено федеральным законом. Однако это вовсе не означает, что текст Конституции РФ не содержит барьеров против произвольного ограничения федеральным законодателем основных прав и свобод человека и гражданина. Прежде всего, эти барьеры обозначены теми имманентными пределами осуществления прав, которые закреплены в тексте Конституции. В общем виде имманентные пределы осуществления прав заданы принципом формального равенства, действующим в сфере прав и свобод человека и гражданина, и затем уточнены с помощью конституционных гарантий против злоупотреблений этими правами и свободами[132].

Фундаментальным, всеобщим, применимым к любому праву основанием для определения пределов его осуществления (и в этом смысле – ограничения) является принцип формального равенства, выражающий сущность права как особого социального явления[133]. Равенство субъектов прав и свобод человека и гражданина прямо или косвенно закреплено в целом ряде статей Конституции РФ. В статье 19 Конституции РФ сказано, что все равны перед законом и судом. При этом государство гарантирует равенство прав и свобод человека и гражданина независимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства, отношения к религии, убеждений, принадлежности к общественным объединениям, а также других обстоятельств.

Таким образом, сформулированный принцип формально-юридического равенства, означает отсутствие у любого человека каких-либо привилегий перед другими людьми в сфере права. Этот принцип и определяет самые общие пределы правовой регуляции, то есть пределы осуществления прав и свобод.

Далее, из системного анализа положений ст.18, ч.2 ст.20 и ч.1 ст.46 Конституции следует, что ч.2 ст.20 Конституции РФ является уголовно-процессуальной гарантией судебной защиты конституционного права каждого на жизнь[134].

В этой связи абсолютно неприемлемым должен быть подход, когда конституционное право-гарантия получает «конкретизацию» в текущем законодательстве, посредством предоставления возможности пользоваться ею для одной категории лиц и невозможности – для другой (как это имеет место быть в рассматриваемой ситуации). Подобное правовое регулирование ведет к дискриминации правопользователей, что означает нарушение конституционного принципа равноправия.

Более того, поскольку предназначение гарантий – это обеспечение пользования конституционными правами и свободами как действительными, а не мнимыми[135], то их отмена неизбежно приводит к невозможности реализации самого права.

Поэтому, когда мы говорим о том, что федеральным законом можно ограничить основные права, надо четко понимать, что такие ограничения не могут выходить за рамки тех пределов осуществления прав и свобод, которые очерчены в Конституции РФ. Это значит, что они:

1) не должны нарушать принцип равенства субъектов этих прав;

2) не должны вводить дополнительные гарантии против злоупотребления правами, а могут лишь конкретизировать те гарантии, которые закреплены в Конституции РФ.

Если рассматривать норму ч.3 ст.55 Конституции с такой точки зрения, то содержащееся здесь положение о том, что «права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства», выступает не как перечень самостоятельных оснований для ограничения основных прав законом, а как дополнительный барьер против произвольного вторжения федерального закона в компетенцию основного закона. Из него следует, что основные права могут быть ограничены федеральным законом, сфера действия которого уже очерчена конституционными пределами осуществления прав, только в указанных целях и только соразмерно этим целям.

Соответственно применительно к рассматриваемым поправкам уголовного, уголовно-процессуального законодательства говорить о них как об ограничении конституционного права, возможность установления которого предусмотрена ч.3 ст.55 Конституции, нельзя.

И дело не только в нарушении конституционного принципа равноправия (хотя не совсем ясно почему, к примеру, лицо, обвиняемое в совершении серийных убийств, оказывается в более выигрышном положении, нежели тот, кого обвиняют в шпионаже, государственной измене и т.д.) и тем более не в абсолютизации прав, а в том, что изменения, внесенные в ряд законодательных актов, «нуллифицирует» сущность конституционного права, закрепленного в ч. 2 ст.20 Конституции, что означает его умаление.

Оппоненты могут возразить, что с позиции политической целесообразности, памятуя о масштабе и характере террористических акций на юге России, с которыми государство столкнулось в недавнем прошлом и угрозы которых сохраняются и по сей день, принятие подобных мер законодательного характера вполне оправдано. Однако, с одной стороны, сознавая объективную необходимость ограничения основных прав и свобод личности в целях обеспечения интересов общества в целом или прав и свобод других лиц, с другой, важно учитывать, что возможность ограничения прав и свобод «всегда таит в себе угрозу если даже не злоупотреблений, то во всяком случае, принятия несоразмерных охраняемому общественному интересу ограничительных мер»[136]. Именно поэтому решение любого вопроса правоприменительного характера должно быть исключительно с позиций конституционной законности.

О недопустимости умаления прав и свобод человека и гражданина говорится в ч.2 ст.55 Конституции РФ: «в Российской Федерации не должны издаваться законы, отменяющие или умаляющие права и свободы человека и гражданина». Таким образом, термин «умаление» в Конституции РФ означает не ограничение основных прав (то есть не уменьшение их объема, сокращение их действия по кругу лиц и по времени и т.п.), а принижение критериального и регулятивного значения для законодательства сущности этих прав, обусловленное их неправомерным ограничением. Правовая позиция Конституционного Суда, сформулированная по этому вопросу, заключается в том, что ограничения прав допустимы в строго определенных (ст. 55, ч.3 Конституции РФ) целях, не могут толковаться расширительно и не должны приводить к умалению других гражданских, политических и иных прав, гарантированных гражданам Конституцией и законами РФ[137].

Подводя итог, следует отметить, что сформулированная Конституционным Судом РФ правовая позиция по вопросу о пределах ограничения конституционных прав федеральным законом – это важный шаг на пути формирования надлежащей правовой доктрины, способной стать не только теоретической основой для эффективной защиты прав и свобод человека и гражданина в РФ, но и создать надежные гарантии против неправомерных ограничений конституционных прав и свобод федеральным законодателем, умаляющим основное содержание этих прав и свобод.

ГАРАНТИРОВАНИЕ ОСНОВНЫХ ПРАВ И СВОБОД ЛИЧНОСТИ КАК УСЛОВИЕ ПРОТИВОДЕЙСТВИЯ ПОЛИТИЧЕСКОМУ ЭКСТРЕМИЗМУ

Сложный комплекс вопросов, «вращающихся» вокруг понятия «экстремизм» в целом и «политический экстремизм», в частности, имманентно связан с процессами российской и глобальной (международной) трансформации и интеграции политико-правовых систем. Противодействие и – в перспективе – искоренение политического экстремизма провозглашаются приоритетами государственной политики, и число субъектов, вовлекаемых в такую практику, постоянно растет. На сегодняшний день проблемы противодействия политическому экстремизму находятся в центре внимания не только властных структур, но и научной общественности. Оно и понятно: положение, при котором «политический экстремизм» рассматривается как сложное, многогранное социально-политическое явление [7], сочетается с признанием неэффективности юридических средств и механизмов достижения соответствующей цели, связано и с недостаточной общетеоретической и конституционной проработкой проблемы.

Говоря о политическом экстремизме как об опасности для общества, особое внимание следует уделять не только и не столько формам и методам противодействия самим последствиям этого явления, сколько причинам и условиям возникновения и распространения экстремизма.

Анализ причин и условий возникновения экстремизма показывает, что основными факторами выступают социально-экономический кризис, массовая безработица, резкое падение жизненного уровня основной массы населения, ослабление государственной власти и дискредитация ее институтов, распад существовавшей ранее системы социальных ценностей, правовой нигилизм и т.д. [4.С.425-426].

Очевидно, что экстремизм – это продукт жизнедеятельности общества, характеризующегося наличием целого комплекса нерешенных вопросов взаимоотношений личности, общества, государства.

Следовательно, выработка государственно-правовых мер противодействия экстремизму должна базироваться прежде всего на признании идеологемы высшей ценности прав и свобод человека и необходимости их практического обеспечения исключительно на конституционно-правовой основе и конституционно-правовыми средствами.

Иными словами гарантирование прав и свобод человека государством как опосредующее обеспечение, т.е. их реализацию, имеет весомый потенциал в решении целого ряда проблем, в том числе и в противодействии политическому экстремизму.

Однако здесь следует оговориться, речь идет не только о юридико-процедурных способах защиты прав и свобод, их конституционных гарантиях, но и о позитивном обеспечении прав человека.

С принятием Конституции РФ в 1993 г. «укрепилась вся система юридических гарантий прав личности, а сами права были очищены от идеологических наслоений» [8.C.191]. Следовательно, гарантирование прав личности должно обеспечиваться взвешенной политикой государства в регулировании общественных отношений, основанной на конституционных ценностях и принципах.

Общее конституционное гарантирование, безусловно, включает политическую составляющую. Так, в качестве политических гарантий могут рассматриваться установление плюрализма (политического и идеологического многообразия), многопартийности, свободы равенства общественных объединений (ст. 13, 30 Конституции), как путем прямого влияния на политику государства в регулировании общественных отношений, так и используя рычаги опосредованного воздействия на властные структуры через СМИ и коммуникации (Интернет). Однако следует признать, что вследствие значительного социального расслоения общества в реальной политике участвует лишь небольшой срез экономически успешных и элитарно консолидированных групп. Вследствие этого снижаются возможности полноправной (достойной) жизни значительного числа населения страны, растет недовольство проводимой политикой, что обуславливает многообразие неконструктивных политических установок – отчуждение, апатия, разочарование, тревога, раздражение и агрессия
[2.C.356-357]. На фоне системного кризиса духовности все это создает благодатную почву для проявления различного рода экстремизма.

Анализ причин распространения идей религиозно-политического экстремизма в Южном федеральном округе позволяет выявить факторы, обусловившие укрепление его позиций среди части населения, особенно молодежи: религиозно-политическая доктрина рациональна, доступна, обладает четкой внутренней логикой; очищает ислам от мистики, суеверий, патриархальных традиций; данная идеология способна транслировать протест против традиционных форм социальной организации, выводить индивиды из системы семейно-клановых, патриархально-традиционных, национальных связей, мобилизовать отдельные социальные группы; религиозно-политические общины, выступающие нередко как организованная, вооруженная сила, способны обеспечить своим членам чувство социальной защищенности, реальную защиту в условиях разгула преступности [7].

В этой связи исключительное значение имеет конституционное положение о том, что политика Российской Федерации как социального государства направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека (ч.1 ст.7 Конституции).

К числу конституционных гарантий, имеющих социальную направленность, следует отнести статьи 7, 8, ч.1 ст.21, ст.27, 34, 35, 39, 40, 41, 43, 44 Конституции РФ (о социальном обеспечении, образовании, праве на бесплатную медицинскую помощь и т.д.).

Гарантирование конституционных положений социальной направленности должно быть в числе приоритетов государственной политики, как отметил в своем послании Президент РФ Д.А. Медведев, в образовании, в здравоохранении, в пенсионном обеспечении – люди должны ясно увидеть, зачем нужен экономический рост, какие плоды он принесет и как они будут распределяться [5].

Вместе с тем гарантирование прав и свобод не исчерпывается конституционными установками, особое значение здесь приобретает законодательная конкретизация [3.C.79].

Законодательная конкретизация призвана развить, детализировать конституционные положения и тем самым позитивно обеспечить права человека. Однако на практике зачастую политическая целесообразность подменяет конституционную законность, в результате чего регулирование одних общественных отношений осуществляется за счет ограничения других.

Понятие "экстремизм" все шире распространяется в российском законодательстве. Оно было использовано, в частности, при внесении в начале 2006 года известных ограничительных поправок в законодательство о некоммерческих организациях (НКО). Человек, осужденный за экстремистскую деятельность, не может принимать участия в деятельности НКО. Понятие же "участие" в законе подразумевает любое участие в любой деятельности организаций, что даже шире понятия "членства", так что эта норма создает потенциально очень мощное ограничение [1].

Реформа избирательного законодательства осенью 2006 года ввела норму, согласно которой за экстремистскую деятельность в ходе избирательной кампании кандидат (или партийный список) лишается судом права участвовать в выборах. Но главное – его можно лишить этого права также и за высказывания в прошлом, точнее, за срок, равный каденции, на которую он баллотируется (о6ычно это четыре года), если высказывания включали призывы к экстремистской деятельности или оправдание ее или были направлены на возбуждение национальной и т.п. розни (ст. 76 п. 7 "ж" закона "Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации", в соответствии с которым формируется все избирательное законодательство; этот пункт не применяется к высказываниям, сделанным до декабря 2006 года).

Поправки, принятые в 2007 г. в редакции законодательных актов, носят комплексный характер. И их трудно оценить однозначно. Среди поправок было несколько явно негативных для состояния гражданских свобод в стране. Например, расширение права прослушивания телефонных разговоров – с подозреваемых и обвиняемых в тяжких и особо тяжких преступлениях также и на тех, кого подозревают в преступлениях средней тяжести (таковых – большинство, в том числе и среди преступлений экстремистской направленности). Отметим, что та же норма в ст. 8 Закона "Об оперативно-розыскной деятельности" распространяет эту возможность также и на "лиц, которые могут располагать сведениями об указанных преступлениях", то есть на очень широкий круг людей. На это направлена и ст.10 Федерального закона «О персональных данных», которая регулирует порядок обработки специальных категорий персональных данных. Так, в ч.7 указанной статьи отмечается, что обработка персональных данных осуществляется в соответствии с законодательством Российской Федерации о безопасности, об оперативно-розыскной деятельности, а также в соответствии с уголовно-исполнительным законодательством Российской Федерации [6.C.219].

Поправки принципиально расширили понимание "преступления по мотиву ненависти" в российском УК, и эта новация весьма неоднозначна.

Очевидно, что подобная практика законодательного «регулирования» в дальнейшем способна стать дополнительным фактором, обуславливающим проявление различного рода экстремизма и в первую очередь политического. В связи с этим более целесообразным представляется именно регулирование, а не лихорадочное ограничение (в большинстве случаев неоправданное) соответствующих отношений, базирующихся на последовательном приоритете интересов: интересов личности над интересами общества, интересов общества над интересами государства.

Подтверждением этому могут служить и позитивные поправки рассматриваемого антиэкстремистского законодательства, существенно изменившие определение самой экстремистской деятельности.

Во-первых, в него были внесены все преступления, совершенные по мотиву ненависти.

Во-вторых, целый ряд пунктов был изъят из определения. Можно предположить, что одни были признаны слишком неопределенными, другие – дублирующими друг друга, третьи – относящимися фактически к иным сферам регулирования. Вот эти изъятые пункты (некоторые из них были добавлены только годом раньше): подрыв безопасности Российской Федерации; захват или присвоение властных полномочий; создание незаконных вооруженных формирований; унижение национального достоинства; возбуждение социальной розни, связанной с насилием или призывами к насилию и др.

Очень важно также, что "обоснование и оправдание экстремистской деятельности" перестало пониматься как экстремизм.

Были улучшены некоторые другие пункты:

- пункт о нарушении равноправия граждан был еще более приближен к ст. 136 УК ("дискриминация"), хотя в целом этот пункт в законе – явно лишний;

- в пункт о "воспрепятствовании законной деятельности органов государственной власти" были добавлены также "органы местного самоуправления, ... общественные и религиозные объединения или иные организации";

- экстремизмом на выборах считаются теперь помехи не только избиркомам, но и самим гражданам.

С другой стороны, в одном из наименее внятных пунктов определения – о "разжигании розни" по тому или иному групповому признаку – была изъята оговорка о связи с насилием или призывами к насилию, относившаяся к "разжиганию социальной розни". Неопределенность последнего понятия без этой оговорки чревата злоупотреблениями [1].

В целом, поправки 2007 года качественно улучшили определение экстремистской деятельности. Хотя в нем осталось немало несообразностей, теперь оно стало заметно операциональнее и содержит гораздо меньше пунктов, направленных на неправомерное ограничение гражданских прав и свобод.

Литература

1. Верховский А. Антиэкстремистское законодательство и его применение // www.«Полит.Ру». 7 сентября 2007 г.

2. Крусс В.И. Теория конституционногоправопользования. – М.: Норма, 2007. – С.356-357.

3. Лучин В.О. Конституция Российской Федерации: проблемы реализации. – М., 2002. – С.79.

4. Муртазалиев А.М. Государственно-правовые проблемы противодействия религиозно-политическому экстремизму в Дагестане // Актуальные проблемы противодействия религиозно-политическому экстремизму: Материалы всероссийской научно-практической конференции. – Махачкала, 2007. - С.425-426.

5. Послание Президента РФ Д.А. Медведева Федеральному собранию РФ от 5 ноября 2008 г.

6. Родичев Ю. Информационная безопасность: нормативно-правовые аспекты: Учебное пособие. – СПб.: Питер, 2008. – С.219.

7. Ханбабаев К.М. Противодействие экстремизму: осмысление опыта и проблемы // РИА «Дагестан». 2007 г.

8. Эбзеев Б.С. Человек, народ, государство в конституционном строе Российской Федерации. – М.: Юрид. лит., 2005. – С.191.

[1]Лукашева Е.А. Человек, право, цивилизации: нормативно-ценностное измерение. - М., 2009. - С.311.

[2]Авакьян С.А. Конституционное право России: В 2 т. - Т.1. - М.: Юристъ, 2005. - С.505.

[3]Крусс В.И. Теория конституционного правосознания. - М., 2007. - С.16.

[4]Крусс В.И. Указ.соч. - С.42.

[5]Карташкин В.А. Всеобщая декларация прав человека и развитие правозащитного механизма ООН (к 60-й годовщине принятия Всеобщей декларации прав человека) // Международное публичное право. 2008. №2. – С.6.

[6]Оганесян С.М. Понятие международных стандартов прав человека // Международное публичное и частное право. 2008. №2.

[7]Лукашева Е.А. Человек, право, цивилизации: нормативно-ценностное измерение. - М., 2009. – С.5, 57-58.

[8]Лукашева Е.А. Указ.соч. - С.58.

[9]Крусс В.И. Указ.соч. - С.44.

[10] Гасанов К.К. Конституционные механизмы защиты основных прав человека. - М., 2004. – С.159.

[11] Глушкова Е.И. Права человека в России: теория, история, практика. - М., 2004. - С.18.

[12]Крусс В.И. Указ.соч. - С.43.

[13]Мутагиров Д.З. Права и свободы человека. - М., 2006. - С.20.

[14] Теория государства и права: Учебник / Под ред. В.К. Бабаева. - М., 2003. - С.446.

[15]Крусс В.И. Теория конституционногоправопользования. - М., 2007. - С.18.

[16]Мутагиров Д.З. Права и свободы человека. - М., 2006. - С.541.

[17]Авакьян С.А. Указ.соч. - С. 505.

[18] Де Сальвиа М. Прецеденты Европейского суда по правам человека. Руководящие принципы судебной практики, относящегося к Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод // Судебная практика с 1960 по 2002 г. - СПб., 2004. - C.90.

[19]Крусс В.И. Указ.соч. - С.15.

[20] Глушкова Е.И. Права человека в России: теория, история, практика. - М., 2004. - С. 7.

[21]Авакьян С.А. Указ.соч. - С. 301.

[22]Лаптев П.А. Правовые позиции Европейского суда по правам человека и правовая система Российской Федерации // Российское правосудие. 2008. №11 (31). - С. 301.

[23]Крусс В.И. Указ.соч. - С. 584.

[24]Авакьян С.А. Указ.соч. - С. 503.

[25]Матузов Н.И. Актуальные проблемы теории права. – Саратов, 2006. - С.265.

[26]Авакьян С.А. Конституционное право России: В 2 т. - Т.1. - М.: Юристъ, 2005. - С.505.

[27]Крусс В.И. Теория конституционного правосознания. - М., 2007. - С.16.

[28]Карташкин В.А. Всеобщая декларация прав человека и развитие правозащитного механизма ООН (к 60-й годовщине принятия Всеобщей декларации прав человека) // Международное публичное право. 2008. №2. – С.6.

[29]Оганесян С.М. Понятие международных стандартов прав человека // Международное публичное и частное право. 2008. №2.

[30]Лукашева Е.А. Человек, право, цивилизации: нормативно-ценностное измерение. - М., 2009. – С.5, 57-58.

[31]Лукашева Е.А. Указ.соч. - С.58.

[32]Крусс В.И. Указ.соч. - С.44.

[33] Гасанов К.К. Конституционные механизмы защиты основных прав человека. - М., 2004. – С.159.

[34] Глушкова Е.И. Права человека в России: теория, история, практика. - М., 2004. - С.18.

[35]Мутагиров Д.З. Права и свободы человека. - М., 2006. - С.20.

[36] Теория государства и права: Учебник / Под ред. В.К. Бабаева. - М., 2003. - С.446.

[37]Крусс В.И. Указ.соч. - С.18.

[38]Мутагиров Д.З. Права и свободы человека. - М., 2006. - С.541.

[39]Авакьян С.А. Указ.соч. - С. 505.

[40] Де Сальвиа М. Прецеденты Европейского суда по правам человека. Руководящие принципы судебной практики, относящегося к Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод // Судебная практика с 1960 по 2002 гг. - СПб., 2004. - C.90.

[41]Крусс В.И. Указ.соч. - С.15.

[42] Глушкова Е.И. Права человека в России: теория, история, практика. - М., 2004. - С. 7.

[43]Авакьян С.А. Указ.соч. - С. 301.

[44]Лаптев П.А. Правовые позиции Европейского суда по правам человека и правовая система Российской Федерации // Российское правосудие. 2008. №11 (31). - С. 301.

[45]Крусс В.И. Указ.соч. - С. 584.

[46]Авакьян С.А. Указ.соч. - С. 503.

[47] Марченко М.Н. Государство и право в условиях глобализации. – М., 2009. – C.397.

[48] Недооценка значения нормативности Конституции Российской Федерации привела к формированию в ряде случаев неконституционного законодательства, разрыву единого правового пространства, конституционно-правовой целостности Российского государства. Подтверждением этому служит практика Конституционного суда Российской Федерации.

[49] Время от времени «оранжевые» революции, имеющие в своей основе именно диссонанс между конституцией, закрепляющей идеальные устои общества, и правовой системой, сформированной под воздействием уже сложившихся устоев общества, лихорадят отдельные постсоветские государства.

[50]Матузов Н.И. Актуальные проблемы теории права. – Саратов, 2006. - С.265.

[51]Авакьян С.А. Конституционное право России: В 2 т. - Т.1. - М.: Юристъ, 2005. - С.505.

[52]Крусс В.И. Теория конституционного правосознания. - М., 2007. - С.16.

[53]Крусс В.И. Указ.соч. - С.42.

[54]Карташкин В.А. Всеобщая декларация прав человека и развитие правозащитного механизма ООН (к 60-й годовщине принятия Всеобщей декларации прав человека) // Международное публичное право. 2008. №2. – С.6.

[55]Оганесян С.М. Понятие международных стандартов прав человека // Международное публичное и частное право. 2008. №2.

[56]Лукашева Е.А. Человек, право, цивилизации: нормативно-ценностное измерение. - М., 2009. – С.5, 57-58.

[57]Лукашева Е.А. Указ.соч. - С.58.

[58]Крусс В.И. Указ.соч. - С.44.

[59] Гасанов К.К. Конституционные механизмы защиты основных прав человека. - М., 2004. – С.159.

[60] Глушкова Е.И. Права человека в России: теория, история, практика. - М., 2004. - С.18.

[61]Крусс В.И. Указ.соч. - С. 43.

[62]Мутагиров Д.З. Права и свободы человека. - М., 2006. - С.20.

[63] Теория государства и права: Учебник / Под ред. В.К. Бабаева. - М., 2003. - С.446.

[64]Крусс В.И. Теория конституционногоправопользования. - М., 2007. - С.18.

[65]Мутагиров Д.З. Права и свободы человека. - М., 2006. - С.541.

[66]Авакьян С.А. Указ.соч. - С. 505.

[67] Де Сальвиа М. Прецеденты Европейского суда по правам человека. Руководящие принципы судебной практики, относящегося к Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод // Судебная практика с 1960 по 2002 г. - СПб., 2004. - C.90.

[68]Крусс В.И. Указ.соч. - С.15.

[69] Глушкова Е.И. Права человека в России: теория, история, практика. - М., 2004. - С. 7.

[70]Авакьян С.А. Указ.соч. - С. 301.

[71]Лаптев П.А. Правовые позиции Европейского суда по правам человека и правовая система Российской Федерации // Российское правосудие. 2008. №11 (31). - С. 301.

[72]Крусс В.И. Указ.соч. - С. 584.

[73]Авакьян С.А. Указ.соч. - С. 503.

[74] Марченко М.Н. Государство и право в условиях глобализации. – М., 2009. – C.397.

[75]Матузов Н.И. Актуальные проблемы теории права. – Саратов, 2006. - С.265.

[76] Лукашева Е.А. Человек, право, цивилизации: нормативно-ценностное измерение. М., 2009. С.296.

[77] Мальцев Г.В. Социальные основы права. М., 2007. С.496 (цит. по: Керимов А.Д. Социальное государство: вопросы теории // Гражданин и право. 2009. №4. С.5).

[78]Правомерность существования термина «правовое пространство» как самостоятельного юридического понятия оспаривается отдельными авторами (См.: Азизова В.Т. Правовое пространство России. Махачкала, 2006. С.9).

[79]Крусс В.И. Некоторые аспекты правотворчества в субъектах Российской Федерации // Материалы международной научной конференции. Юрид. факультет МГУ им. М.В. Ломоносова. М., 28-31 марта, 2007 г. М., 2008. С.443.

[80]Крусс В.И. Указ.соч. С.445.

[81] Морозова Г.М., Артамонов А.Н. Вопросам обеспечения единого правового пространства РФ необходимо придать системный характер // Юстиция регионов. 2009. №3. С.54.

[82] Федеральный регистр нормативных правовых актов субъектов Российской Федерации // http://dostup.minjust.ru

[83] Лукашева Е.А. Указ.соч. С.304.

[84] Федеральный регистр нормативных правовых актов субъектов Российской Федерации // http://dostup.minjust.ru

[85] Морозова Г.М., Артамонов А.Н. Указ.соч. С.55.

[86]Крусс В.В. Указ.соч. С.449.

[87] О запрете ваххабитской и иной экстремистской деятельности на территории Республики Дагестан: Закон Республики Дагестан от 22 сентября 1999 г. №15, в ред. от 9 марта 2007 г. // Дагестанская правда. 1999. 24 сентября; Собрание законодательства Республики Дагестан. 2007. №3. Ст.141.

[88] См.: Комментарий к Конституции Российской Федерации / Под ред. В.Д. Зорькина, Л.В. Лазарева. М., 2009. С.156.

[89] См.: По делу о проверке конституционности отдельных положений Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» в связи с запросом группы депутатов Государственной думы и жалобами граждан С.А. Бунтмана, К.А.Катаняна и К.С. Рожкова: Постановление Конституционного суда РФ от 30 октября 2003 г. №15-П // СЗ РФ. 2003. №44. Ст.4358.

[90] 16 апреля 2009 г. Президент Российской Федерации на встрече с Председателем Конституционного суда Российской Федерации обратил внимание на существование противоречий в конституциях (уставах), иных нормативно-правовых актах субъектов Федерации, в особенности в отношении национальных республик // http://archive.kremlin.ru/appears/2009/04/16/1807_type63376_215156.shtml

[91] Лукашева Е.А. Указ.соч. С.304.

[92]Авакьян С.А. Конституционное право России: Учебный курс: В 2 т. Т.1. М.: Юристъ, 2005. С.345.

[93] О внесении изменений в Федеральный закон «Об Общественной палате Российской Федерации»: Федеральный закон от 25 декабря 2008 г. №283-ФЗ // СЗ РФ. 2008. №52 (ч.1). Ст.6238; О внесении изменений в Закон Республики Дагестан «Об Общественной палате Республики Дагестан»: Закон Республики Дагестан от 6 июля 2009 г. №53 // Дагестанская правда. 2009. 7 июля.

[94]Авакьян С.А. Актуальные проблемы конституционно-правовой ответственности // Конституционно-правовая ответственность: проблемы России, опыт зарубежных стран. М.: Изд-во Московского университета, 2001. С.11.

[95] Овсепян Ж.И. Критерии конституционной ответственности в РФ // Северо-Кавказский юридический вестник. 2001. №4. С.13.

[96] См.: Виноградов В.А. Актуальные проблемы конституционно-правовой ответственности // Законодательство. М., 2002. №10. С.55-64.

[97]Крусс В.И. Теория конституционногоправопользования. М., 2007. С.551.

[98] Овсепян Ж.И. Указ.соч. С.13.

[99] Речь идет непосредственно о негативной конституционно-правовой ответственности, а не о ретроспективном потенциале позитивной конституционно-правовой ответственности, о котором было упомянуто выше, как элементе политической ответственности.

[100] Виноградов В.А. Указ.соч. С.55-64.

[102] Цит. по: Крусс В.И. Указ.соч. С.551.

[103] О запрете ваххабитской и иной экстремистской деятельности на территории Республики Дагестан: Закон РД от 22 сентября 1999 г., с измен.от 9 марта 2007 г. №10 // Собрание законодательства Республики Дагестан. 2007. №3. Ст.141.

[104] О запрете экстремистской религиозной деятельности и административной ответственности за правонарушения, связанные с осуществлением религиозной деятельности: Закон Кабардино-Балкарской Республики от 1 июня 2001 г. №47-РЗ // http://www.pravoteka.ru/docs/kabardino-balkarskaya_respublika/11165.html

[105]О порядке ведения реестра государственных гражданских служащих Республики Дагестан и реестров государственных гражданских служащих в государственных органах Республики Дагестан: Указ Президента Республики Дагестан от 2 июня 2008 г. №102 // http://www.rusouth.info/territory8/pack1p/paper-hfkqxy.htm

[106] О Конституционном Суде Российской Федерации: Федеральный конституционный закон от 21 июля 1994 г. №1-ФКЗ, в ред. от 2.06.2009 г. // Собрание законодательства РФ. 1994. №13. Ст.1447; 2009. №23. Ст.2754; О Правительстве Российской Федерации: Федеральный конституционный закон от 17 декабря 1997 г. №2-ФКЗ, в ред. от 29.01.2010 г. №1-ФКЗ // Собрание законодательства РФ. 1997. №51. Ст.5712; 2010. № 5. Ст.458.

[107] Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации: Федеральный закон от 6 октября 2003 г. №131-ФЗ, в ред. от 27.12.2009 г. // Собрание законодательства РФ. 2003. №40. Ст.3822; 2009. №52 (ч.1). Ст.6441; Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации: Федеральный закон от 12 июня 2002 г. №67-ФЗ, в ред. 27.12.2009 г. // Собрание законодательства РФ. 2002. №24. Ст.2253; 2009. №52 (1 ч.). Ст.6433; О выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации: Федеральный закон от 18 мая 2005 г. №51-ФЗ, в ред. от 19.07.2009 г. // Собрание законодательства РФ. 2005. № 21. Ст.1919; 2009. №29. Ст.3633.

[108]Об общих принципах организации законодательных (представительных) и исполнительных органов государственной власти субъектов РФ: Федеральный закон от 6 октября 1999 г. №184-ФЗ, в ред. от 17.12.2009 г. // Собрание законодательства РФ. 1999. №42. Ст.5005; 2009. №51. Ст.6163.

[109] По делу о проверке отдельных положений Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации»: Постановление Конституционного Суда РФ от 2 апреля 2002 г. №8-П // Собрание законодательства РФ. 2002. №15.

[110]Цалиев А.М. Судебная власть в республиках Северного Кавказа (1917-2003 гг.). М., 2003. С.152.

[111] Несмеянова С.Э. Теоретико-правовое исследование конституционного судебного контроля в Российской Федерации: Автореф.дис. … докт.юрид.наук. Екатеринбург, 2004. С. 47.

[112] «Инфантильность» некоторых конституционных (уставных) судов не раз становилась объектом справедливой критики на предмет востребованности данных органов.

[113]Об общих принципах организации местного самоуправления в РФ: Федеральный закон от 6 октября 2003 г. №131-ФЗ, в ред. от 27.12.2009 г. // Собрание законодательства РФ. 2003. №40. Ст.3822; 2009. №52 (ч.1). Ст.6441.

[114]По запросам Государственного Собрания Республики Башкортостан и Государственного Совета Республики Татарстан о проверке конституционности части 1 статьи 27 Федерального конституционного закона «О судебной системе Российской Федерации»: Определение Конституционного Суда РФ от 6 марта 2003 г. № 103-О // Собрание законодательства РФ. 2003. №17. Ст.1658.

[115] Крусс В.И. Теория конституционного правопользования. М., 2007. С. 43.

[116] Штерн К. Государственное право Германии. Т.2. М., 1994. С.185.

[117] Принципы, пределы, основания ограничения прав и свобод человека по российскому законодательству и международному праву: Материалы Круглого стола журнала «Государство и право» // Государство и право. 1998. №7. С.26.

[119] Эбзеев Б.С. Человек, народ, государство в конституционном строе Российской Федерации. М., 2005. С.231-232.

[120] Крусс В.И. Теория конституционного правопользования. М., 2007. С. 243.

[121] Крусс В.И. Теория конституционного правопользования. М., 2007. С.244.

[122] В соответствии с этим Федеральным конституционным законом такие ограничения вводятся указом Президента РФ, а не федеральным законом, как предусмотрено в ст.55 Конституции РФ.

[123] Лапаева В.В. Проблема ограничений прав и свобод человека и гражданина в Конституции РФ (опыт доктринального осмысления) // Журнал российского права. 2005. №7. С.13.

[124] Гасанов К.К. Конституционный механизм защиты основных прав человека. М., 2004. С. 98-99.

[125] Пчелинцев С.В. Пределы ограничений прав и свобод человека в условиях особых правовых режимов: современные подходы // Журнал российского права. 2005. №8.

[126] Крусс В.И. Указ.соч. С.246.

[127] Подробнее см.: Общая теория прав человека / Под ред. Е.А. Лукашевой. М., 1996. С.158-161; Морозова Л.Я. Институт ограничения политических прав и свобод работников правоохранительных органов в Российской Федерации: Автореф. дисс. … канд.юрид.наук. СПб., 1996. С.11-12; Шмоткин А.В. Пределы ограничения прав и свобод личности при обеспечении национальной безопасности // Проблемы обеспечения национальной безопасности в современных условиях. Минск, 2001. С.74-75; Барбин В.В. Конституционно-правовые основания ограничения основных прав и свобод человека и гражданина и их реализация в деятельности органов внутренних дел: Автореф. дисс. … канд. юрид. наук. М., 2003, и др.

[128] См.: Постановление Конституционного Суда РФ от 30 октября 2003 г. №15-П // СЗ РФ. 2003. №44. Ст.4358.

[129] Цит. по: Крусс В.И. Теория конституционного правопользования. М., 2007. С.249.

[130] См.: Де Сальвиа М. Прецеденты Европейского суда по правам человека. Руководящие принципы судебной практики, относящиеся к Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод. Судебная практика с 1960 по 2002 г. СПб., 2004. С. 90.

[131] См.: Дженис М., Кей Р., Бредли Э. Европейское право в области прав человека (практика и комментарий): Пер. с англ. М., 1977. С.505.

[132] Пчелинцев С.В. Пределы ограничений прав и свобод человека в условиях особых правовых режимов: современные подходы // Журнал российского права. 2005. №8.

[133] См.: Нерсесянц В.С. Философия права. М., 1999. С.17.

[134] См.: Бондарь Н.С. Власть и свобода на весах конституционного правосудия: защита прав человека Конституционным Судом РФ. М., 2005. С.366-367.

[135] См.: Воеводин Л.Д., Златопольский Д.Л., Куприц Н.Я. Государственное право зарубежных социалистических стран. М., 1972. С.179. С.355.

[136] Мюллерсон Р.А. Права человека: идеи, нормы, реальность. М., 1991. С.86.

[137] Лазарев Л.В. Правовые нормы Конституционного Суда РФ. М., 2003. С.166.